Николай Лейкин

— Я и обучалась, а только комнатные слова знаю. Вот ежели что в комнате или с кем поздороваться и спросить о погоде…

— Попроси… Легко сказать — попроси… А как тут попросишь, коли без языка? На тебя понадеялся, как на ученую, а ты ни в зуб толкнуть по-немецки…
— Комнатные слова я знаю, а тут хмельные слова. Это по твоей части. Сам же ты хвастался, что хмельные слова выучил, — ну вот и попроси у кондуктора, чтоб принес пива.
— А и то попросить.
Николай Иванович вынул из кармана серебряную монету и, показывая ее пробегавшему кондуктору, крикнул:
— Эй, хер!.. Хер кондуктор!

Здесь за деньги. Даю ей русский двугривенный, не берет.
— В уборную на станции да за деньги!.. Ну народ, ну немецкие порядки! — восклицает Николай Иванович

Сидишь в ихнем трактире и думаешь: «Батюшки! Не накормили бы лягушкой…»

— Не послали с дороги телеграмму, что вы желаете иметь места в спальном вагоне? Не послали, так мест не достанете.
— Глаша! Слышишь? Даже и спальные вагоны здесь по телеграмме! Ну, Неметчина! В Кенигсберге обедать не дали — подавай телеграмму, а здесь в спальный вагон без телеграммы не пустят.

В романе, правда, говорилось про двух женщин, ехавших в купе, — думалось ей, — а она находится в сообществе мужа, стало быть, мужчины, но что же значит этот мужчина, ежели он спит как убитый? Какая от него может быть защита? Разбойники ворвутся в купе, один набросится на спящего мужа, другой схватит ее за горло, — и вот они погибли

Сена-то — как ленточка, а пароходики на ней — как игрушечные. А вон вдали еще речка. Знаешь что, Глаша, я думаю, что ежели в подзорную трубу смотреть, то отсюда и наша Нева будет видна.