Сара Вайнман

После публикации «Лолита» сперва пользовалась дурной славой, потом просто славой, однако споры роман вызывал всегда. За шестьдесят с лишним лет с момента выхода книги было продано свыше шестидесяти миллионов экземпляров. А вот о Салли Хорнер позабыли почти все, за исключением разве что родных и друзей. И даже о том, каким образом Салли оказалась связана с «Лолитой», родственники девочки узнали только несколько лет назад.

А вот Салли Хорнер оставалось жить всего два года. Она умерла в середине августа 1952 года, и известие о ее кончине застигло Владимира Набокова в разгар работы над романом. Той самой книгой, над которой он бился вот уже десять лет и которой суждено было изменить и жизнь его, и творчество так, как он и не предполагал.

Но ни одному из них, ни журналисту, ни литературоведу, и в голову не пришло внимательнее изучить жизнь Салли Хорнер. Ее ничем не примечательное, полное лишений детство, скандальное похищение — правда, со счастливой развязкой — и, наконец, трагическую кончину. Жизнь, которая не только повлияла на культуру второй половины XX века, но и решительно изменила направление развития литературы.

..не проделал ли я, например, с Долли того, что Франк Ласелль, пятидесятилетний механик, проделал с одиннадцатилетней Салли Горнер в 1948-м году?»
— Владимир Набоков, «Лолита»

Вторая часть «Лолиты» основана на истории Салли Хорнер. Вместо того чтобы бросить рукопись в огонь — чего Набоков дважды едва не сделал, и лишь своевременное вмешательство жены Веры спасло роман, — писатель закончил книгу, заимствовав нужные подробности из жизни. И Салли Хорнер, и героиня Набокова, Долорес Гейз, были брюнетками; матери их овдовели; обеих девочек похитили и почти два года продержали в плену педофилы, которые были гораздо старше своих жертв.

Писательница Микита Броттман {2} тоже попала под чары героя Набокова: в книге «Книжный клуб строгого режима» она рассказывает о когнитивном диссонансе, который испытала, обсуждая «Лолиту» с заключенными тюрьмы строгого режима штата Мэриленд, где Броттман проводила занятия. Броттман заранее прочитала роман и «тут же влюбилась в повествователя»: «стиль, юмор и утонченность» Гумберта Гумберта до такой степени ее ослепили, что она не замечала его прегрешений. Броттман понимала, что симпатизировать педофилу неправильно, однако поневоле увлеклась персонажем.
На заключенных же из ее книжного клуба чары героя не подействовали. Через час после начала обсуждения один из заключенных взглянул на Броттман и воскликнул: «Да он же просто старый педофил!» Второй добавил: «Фигня все это, все его длинные красивые речи. Я его насквозь вижу. Это все для отвода глаз. Я-то знаю, что он хочет с ней сделать». А третий заявил, что «Лолита» вовсе не о любви: «Если из этой истории убрать пышный стиль, привести все к низшему [sic!] общему знаменателю, окажется, что взрослый мужик растлевает маленькую девочку».

Уже тогда я понимала, хотя, пожалуй, сформулировать не могла, что Владимиру Набокову удалось неслыханное. В «Лолите» я впервые столкнулась с рассказчиком, который вызывает недоверие, если не сказать подозрение. Роман строится на растущем противоречии между тем, что хочет показать читателю Гумберт Гумберт, и тем, что читатель видит своими глазами. Слишком уж легко подпасть под обаяние его красноречивого рассказа, панорам американской жизни конца 1940-х годов, наблюдений над девочкой, которую он называет Лолитой. Любители стилистики и литературы щедро вознаграждены — но и одурачены. Стоит отвлечься — и как-то забываешь, что Гумберт Гумберт почти два года беспрестанно насилует двенадцатилетнюю девочку и это сходит ему с рук.