Anna Fishman

— Я ненавижу тебя.

— Знаю. Я тебя тоже.

Северус не мог не улыбаться краем губ, когда вспоминал эти маленькие ручки, обнимавшие его шею, этот звонкий смех, искреннюю улыбку и, конечно, глаза. Её глаза. Но теперь зельевар любил эти глаза не потому, что такие же были у Лили, но и потому, что они были у Гарри, потому что они были у мальчика, который стал ему сыном.

— Знаешь, — Гарри повернулся в дверях, — может, ты и не разрешаешь мне звать тебя папой, но именно ты мой отец

— Тебе кажется, — карие глаза лениво скользнули наверх, чтобы найти пронзительные голубые.

но никогда он не переступит границ. Доверие, пусть и укреплявшееся с каждым днем, было слишком ценным, чтобы вот так просто его подорвать. Потому что Натаниэль не мог потерять этого человека, который теперь и правда видел его любым, но все равно оставался рядом.

Было тошно. От осознания того, что его так хорошо понимают и, что еще хуже, принимают. Вот такого поломанного, дерганого и неправильного. Нат просто собирал его по кусочкам и, чувствуя, как никто другой, всегда знал, когда сделать шаг назад.

Ведь он мог бы сейчас сидеть рядом и докапываться, пытаться понять, что произошло, но вместо этого он просто дал знать, что рядом, а потом отступил, обеспечивая голкиперу такое нужное пространство и воздух.

но он позволит себе на секунду тускло улыбнуться, позволит зародиться где-то глубоко внутри маленькой надежде. Надежде на то, что все пройдет, что наступит тот день, когда паника утонет, а покой наступит навсегда.

Казалось, в нем борются две личности: та, что хочет заговорить, рассказать всё, как когда они сидели на крыше, и та, что вернулась в Пальметто, та, что изменилась и стала почти неузнаваемой

Просто если он увидит, как я смотрю на тебя, ты пострадаешь. Он убьет меня через тебя. А этого я допустить ну никак не могу. Прости меня, Дрю.