Дональд Рейфилд

лазал по голубятням, ловил щеглов, стрелял по скворцам и, подавляя в себе жалость, слушал по ночам крики раненых птиц. Этих измученных скворцов он запомнит на всю жизнь.

Антон расхваливал «сытых, веселых, разговорчивых и остроумных» украинских мужиков.

Украина манила российскую интеллигенцию, символизируя собой райские кущи на грешной земле.

Двадцатичетырехлетнему Илье Гурлянду Чехов, размышляя вслух, изложил принципы современной драмы: «Пусть на сцене все будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как и в жизни. Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни. Если вы в первом акте повесили на сцену пистолет, то в последнем он должен выстрелить. <…> Нет ничего труднее, как написать хороший водевиль».

Я жил в Ялте 2 недели. Это грабительский город» [176] .

Плещееву он написал, что «в Ялте много барышень и ни одной хорошенькой», а Маше – что «женщины пахнут сливочным мороженым».

В то время как Сахалин стал для Чехова воплощением колониального зла, Гонконг произвел на него совсем иное впечатление. Пароход простоял в порту около четырех суток. Антон писал об этом Суворину по возвращении: «Бухта чудная, движение на море такое, какого я никогда не видел даже на картинках; прекрасные дороги, конки, железная дорога на гору, музеи, ботанические сады; куда ни взгляни, всюду видишь самую нежную заботливость англичан о своих служащих, есть даже клуб для матросов. <…> Возмущался, слушая, как мои спутники россияне бранят англичан за эксплуатацию инородцев. Я думал: да, англичанин эксплуатирует китайцев, сипаев, индусов, но зато дает им дороги, водопроводы, музеи, христианство, вы тоже эксплуатируете, но что вы даете?»