magnus bane

руки заняты тем, что жалко цепляются пальцами в простынь до онемения. Всё тело ломает как при лихорадке, а губы жалко поддаются давлению зубов, что прикусывают их так отчаянно, силясь сдержать рвущийся изнутри стон — глубокий, протяжный, от самого сердца.

Всевышний, как хорошо. Хорошо до крика, до эмоциональной бури внутри, до першения в горле, где ощущения встают поперёк, оставляя после себя острое послевкусие на корне языка. Всё тело — одна сплошная эрогенная зона: горящая, плавящаяся, словно свечной воск, чертовски чувствительная. От удовольствия он, кажется, слепнет — настолько хорошо ему ещё никогда ни с кем не было, а ощущения прикосновений на талии и глубоких, грубоватых толчков внутрь, заставляют колени жалко разъезжаться в разные стороны по влажным простыням.

— Ты бы видел, как сладок вид того нежного места, где я вторгаюсь в твоё тело, Чиминни, — шепчет Дью ему на ухо, прикусывая за раковину, и это становится последней каплей: с громким чувственным стоном Чимин изливается на истерзанную ткань, давясь собственным голосом и позволяя кончить глубоко внутрь себя.

Всевышний, как хорошо. Невыносимо хорошо.

Но он рад. Искренне рад тому, что все не считают его слабым звеном, но, в то же время, стараются вытянуть из этого дерьма максимально тактично: то Хосок с Намджуном, опять же, завалятся, а частенько и Чонгук, тот самый Чонгук, которому тоже больно от потери лучшего друга, заходит в кабинет просто помолчать или поговорить обо всём на свете, а Джин иногда притаскивает бутылочку чего-то безмерно хорошего и они просто выпивают, рассуждая, в принципе-то, ни о чём.

просто Тэхён, который как кот гулял сам по себе, делая то, что ему нравится и что он сам посчитает нужным.

А если во время их небольших посиделок заходит Намджун, то его бывший партнёр не подрывается с кресла с желанием умчаться в закат, а остаётся сидеть неподвижно… будто ему, и правда, всё равно теперь.

Тэхён припёр щенка.

Маленького, пушистого, чёрного с подпалинами щенка, что едва ли на ладони не помещается, вызывая у иллюзиониста и его сына бесконтрольное чувство умиления, особенно, когда тот изволит мочиться на пол посреди коридора, сверкая чёрными глазками.

— Ты не виноват, — говорит ему Херран, сидя на подоконнике и запуская материализацию, что выглядит, как белка и начинает скакать вокруг весело смеющегося Тэёна и Танни — нового щенка.

— Чимин, дыши, — неожиданно мягко и тихо просят его, а нежное прикосновение к плечу через стол заставляет едва, что не подлететь. — Ты же знаешь, что я выслушаю тебя и приму твой выбор вне зависимости от того, на что ты решишься.

— Ты беспокоишься из-за того, что тебе довелось это делать или потому, что боишься, что это причиняет мне боль?

— Мне плевать на себя, — говорит Чимин между всхлипами. — Плевать, понятно?

— Убивают! Насилуют! Ревнуют к собаке!