Арчибальд Кронин

сказал:

— Со многим нам приходилось мириться за последние три месяца. А все же, ребята

— Я не хочу сражаться ни за отечество, ни за что-либо другое, — отвечал Артур сдавленным голосом. — Я никого не хочу убивать. Довольно уже убийств.

Джо знал по опыту, что ничто так не помогает человеку стать на ноги, как война.

Очевидно, лучший способ научиться хорошим манерам – это спать с благовоспитанной женщиной.

Залечивая его раны, она залечивала и свою

Гетти, по ее собственному выражению, была «примерная» девушка. В сущности, у нее не было никаких моральных устоев, но она оставалась чистой потому, что это было выгодно, – от греха ее удерживала высокая рыночная стоимость ее девственности.

Во всяком случае, она была убеждена, что он ее простил, и это льстило ее тщеславию! Она не понимала, каким страшным ударом было для Дэвида это открытие. Он думал, что она всегда была ему верна. Он с глубокой нежностью берег воспоминание о маленьком Роберте. И одной фразой Дженни все разрушила. Дэвид страдал ужасно, но так как он не обвинял ее, не допрашивал, не выпытывал от нее каждую грязную подробность и не колотил до смерти, то Дженни полагала, что он не страдает. Она, в сущности, не знала Дэвида и не способна была оценить силу характера и благородство, которые заставляли его молчать. В глубине души она недоумевала, но была довольна и, пожалуй, немного презирала Дэвида.

Факты изредка опрокидывают всякую логику.

Да, это вызвало бы преследования и привело бы ко многим смертным казням. Но это сделало бы их мучениками, а не убийцами. Эти мертвые украшали бы наши алтари, а не оскверняли бы их. — Он понизил голос, в его осанке появилось какое-то пророческое спокойствие. — Церковь поплатится за свою трусость. Змея, вскормленная на груди, в один прекрасный день ужалит эту грудь. Утверж­дать власть оружия — значит навлечь на себя гибель. И может наступить такой день, когда громадные военные силы вырвутся на свободу и повернут оружие против Церкви, развратят миллионы ее детей и загонят ее — робкую тень — об­ратно в римские катакомбы [61].

Он говорил, что вел себя по отношению к ней как грубое животное, но зато теперь, на весь остаток жизни, ляжет ей под ноги ковром — только не красным, так как она возражала против этого цвета. Еще многое он говорил ей. А к концу недели он уже требовал, чтобы она принесла ему ночные туфли.