Ксения Колкунова

Несмотря на разглагольствования тех, кому так и не удалось осознать, что их секуляризм в значительной степени является продуктом перестройки мира в эпоху Реформации, самые разные явления успешно маркируются как религия. Есть нечто, что нуждается в определении и обсуждении, коль скоро люди утверждают, что идентифицируют себя с религией, а также с этносом, гендером, возрастом, политической программой и т. д.

Оба этих вопроса связаны с моими сомнениями в том, что религия так уж отличается от других феноменов, изучаемых учеными. И она не должна требовать столь специфической акробатики, не позволяющей ею заразиться. Могут ли очевидные признаки фобии или враждебности выдавать что-то кроме подавляемого осознания того, что практики и самоосмысление представителей академической науки оформлены еврохристианской культурой? Если лучшее, на что при всем его позерстве способно самопровозглашенное научное религиоведение, — множить споры о верованиях (идеологии, постулировании, иррациональности) и трансцендентном (метафизические или не-эмпирические фантазии; культура, отделенная от природы, или наоборот), недалеко же оно продвинулось.

Для европейцев «истинной религией» было самоочевидно христианство, но что-то похожее на него могло стать признаком, что люди могут быть обращены. Позже миссионеры в Австралии пытались найти в культуре аборигенов что-то наподобие христианства. Не преуспев в этом, некоторые отправились в Аотеароа, попытать удачу среди маори. В этом и подобных случаях иметь религию означало верить во что-то или в кого-то похожего на христианского бога, обладать учением и способами его передачи, участвовать в ритуалах для не секулярных целей. В Викторианскую эпоху морализаторство стало даже более важным, чем исполнение ритуала, и заменило его в качестве признака религии. Не было нужды определять религии иначе, чем «нечто наподобие христианства», поскольку модерновое христианство сменило до-модерновое в качестве модели «религии». Тем не менее «модерновое» христианство продолжало акцентировать разновидности внутренних состояний, наделенные ценностью в раннемодерновом проекте по возвышению недавно возникшего государства.

В результате студенты приобретают протестантский взгляд на буддизм, джайнизм, иудаизм, язычество и все прочие религии. Такая версия этих религий в наибольшей степени отвечает запросам государственной идеологии модерна. Студенты учатся понимать протестантские, адаптированные под модерн версии этих религий, оставаясь в неведении или недоумении касательно религий, не являющихся вероучениями.

ничем не обоснованное представление о себе как разуме, наблюдающем отдельные факты

Определение религии, позволяющее нам исследовать нечто в реальном мире, должно вобрать свойственную ей взаимосвязанность, деятельностность (performativity), материальность, текучесть и локальность.

принимают дихотомию природа/культура как данность, в то время как агентный реализм считает объективным референтом эмпирических утверждений материально-дискурсивные феномены (с переопределенными должным образом понятиями объективности и референта).

Феноменология продолжает выделять субъективность в качестве главного предмета исследования, считая ее главным локусом опыта, порой превосходящим культуру и природу.

Пытаясь совершить такой «божественный трюк» (god-trick, Haraway 1991:189), мы пытались понять внутренний мир людей (душу, разум, эмоции, намерения, желания, веру), представляя их и себя как сверхотделенных индивидов в дуалистическом мире. Это отчасти связано с тем, что у нас есть ничем не обоснованное представление о себе как разуме, наблюдающем отдельные факты. Что важнее, мы не оценили еще в полной мере все открывающиеся возможности взгляда на людей как взаимосвязанных существ в взаимосвязанном космосе. Нам не удалось проследовать за Дарвином в живой мир связей. Настало время двигаться. Из предположения, что наш мир основан на связях, а не на картезианстве, следует множество вывода. Вот четыре самых важных из них:
• Этот мир населен только социальными существами.
• Наша (людей) первая необходимость — договариваться с другими личностями (большинство из которых не является людьми).
• Преимущественно переговоры имеют целью уважение или противостояние.
• Наиболее значимый исход переговоров — открытость к дальнейшим отношениям.
Мы вернемся к этим допущениям ближе к концу заключения.

Карен Барад пишет, что
теории — это не наборы свободно парящих идей, но специфические материальные практики по продолжающемуся меж-действующему включению себя в мир, и в таком качестве эмпирически они являются открытыми и восприимчивыми. То есть они всегда являются частью того, что происходит в мире в его бесконечной открытости и восприимчивости. Почему же мы хотим от него другого? Почему мы вообще можем пожелать отгородиться теориями от мира? (Barad 2011:4–5).