Анна Лёвенхаупт Цзин

Мацутакэ ведет за собой не меня одну — много кого еще. Движимые запахом, на диких пространствах по всему западному полушарию их ищут и люди, и животные. Олени предпочитают мацутакэ другим грибам. Медведи переворачивают бревна и роют канавы в поисках этого гриба. А некоторые орегонские грибники рассказывали мне о лосях с окровавленными рылами — они выковыривали грибы из зазубренной пемзы. Запах, говорили они, ведет лося прямиком от одного грибного места к другому. Но что есть обоняние, кроме особенной разновидности химической восприимчивости? В этом смысле деревья тоже затронуты запахом мацутакэ, они впускают его в себя через корни. Как и к трюфелям, к мацутакэ тянет летающих насекомых — они кружат над местами подземных скоплений гриба. А вот слизни, другие грибы и многие виды почвенных бактерий этот запах не выносят и держатся от него подальше.

запах, в отличие от воздуха, есть знак присутствия другого, и на это мы откликаемся. Отклик всегда ведет нас к чему-нибудь новому: мы больше не сами свои — или по крайней мере не те же, что были прежде: это мы в соприкосновении с другим.

По Кейджу, походы по грибы в лес требуют особенной разновидности внимания: внимания к встрече здесь-и-сейчас, со всеми ее случайностями и сюрпризами. Музыка Кейджа — вся об этом «вечно ином» здесь-и-сейчас, которое он противопоставляет устойчивой «одинаковости» классической композиции: он писал музыку так, чтобы дать аудитории слушать в равной мере и окружающие звуки, и сочиненные.