Наталья Рашковская

— А жители Константинополя знали, что город обречен? — спросил он.
— Знали.
— Тогда почему так мало людей бежало до его осады и разграбления?
— Спросите немецких евреев!

Одно дело — знать, что конец близок, — добавил я, дипломатично пытаясь не сесть на мель, — но верить в это — совсем другое дело. Выбросить целую жизнь за борт, чтобы начать сначала в совершенно чужой стране, — может быть, и героический, но совершенно безрассудный поступок. Немногие на него способны. Куда повернуться, когда вы в ловушке, когда зажаты в тисках, когда выхода нет и дом в огне, а ваше окно на пятом этаже, так что и не прыгнешь? И берега другого нет. Некоторые решали покончить с собой. Но большинство предпочитало надеть шоры и жить надеждой. Когда турки вошли в Константинополь и разграбили его подчистую, улицы города переполнились кровью этих самых людей, живших надеждой.

А у тебя нет такого секрета, секрета, лежащего на душе столь тяжким бременем, что он становится стеной, снести которую невозможно?

о опыту знал, что иногда лучше остановить прекрасное мгновение, чем поторопиться и все испортить.

Вероятно, он принадлежал к поколению, которое обговаривает все хоть чуточку неоднозначные вопросы, а я к поколению, оставляющему очевидное невысказанным.

говоря начистоту, я так никогда и не узнал человека, который скрывался за фасадом, выстроенным моим отцом. Я знал только юриста, но пианиста не видел; я с ним не жил и не встречался. И меня до сих пор убивает то, что я не знал этого пианиста и не разговаривал с ним. Человек, которого я знал, был его второй личностью. Подозреваю, у всех нас есть первые личности, и вторые личности, и, возможно, третьи, четвертые и пятые личности, и еще многие промежуточные варианты.

в молодости я так спешил, столько наделал ошибок. Человек пожилой более бережлив, более осторожен, а значит, меньше хочет — или хочет отчаяннее — поспешно начинать отношения, потому что уже боится, что другого такого шанса не представится.

Жить — значит умирать с сожалениями, застрявшими в зобу. Как сказал французский поэт, «Le temps d’apprendre à vivre il est déjà trop tard» [28] — «Когда мы научимся жить, будет уже слишком поздно»

Судьба, если она вообще есть, — сказал он, — странным образом дразнит нас, показывая связи между событиями, которые, может быть, никак и не связаны, но намекают на некий зачаточный смысл, все еще не выраженный.

Однако многие ли из нас находят время по-настоящему узнать своих родителей? Сколько глубин сокрыто в тех, кого мы, по нашему мнению, знаем?