Резо Габриадзе

Есть живой человек, степной и горячий, как летний помидор, а есть бледный, созревший под стеклом и дозревший в ящике. Он и поет про свою синтетику, и пишет про написанное. А писать, простите, как и писать, надо, когда уже не можешь. Нет смысла петь, когда нечего сказать, нет смысла танцевать, когда нечего сказать. И если у человека есть его единственное движимое имущество – талант, – он и идет с ним, и поет им, и пишет им, и волнует им, потому что талант – это очень просто, это переживать за других.

Такого, чтоб забыть эту жизнь к чертям или, как вы выражаетесь, у нас нет, для этого лучше эмигрировать. Только вы там будете пить и вспоминать эту жизнь, которую вы здесь хотели забыть...

Размашистое чувство, включающее в себя безжалостность, беспощадность и жестокость, называется добротой.

Вопль человека ХХ века: «Не нарушайте мое одиночество и не оставляйте меня одного».

Лучшие женщины смотрят вам прямо в глаза, что бы вы с ними ни делали.

И, предвидя борьбу за место на кладбище, будем жить и жить вечно, сверкая препятствиями и трудностями, переделанными в шутки и куплеты.

Оратор и аудитория будут говорить на одном языке, прекрасно понимая, о чем речь, и не о том. Истины слышно не будет, но она будет известна. Уже не будут правду говорящие вызывать страх, в них будут видеть городских идиотов и покровительствовать: кормить, давать что-то из одежды...

Или там собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности...

Чувствуется, что ему рассказывали. Может, требовали, ругали, зарплаты лишали, по больничному не платили. Ну чтобы сыграл он чувство этого достоинства. И видимо, хочет: и голову поднимает, и на цыпочки, и выпивает, чтоб укрепиться, но еще не знает как.

Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение... Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги.

Что такое писательское счастье? Немножко написать и жить, жить, жить.