Постмодернизм в России

есть уникальная, единственная в истории форма существования, когда имитация другой культуры становится способом трансценденции своей культуры.

Постмодернизм, как известно, резко критикует модернизм именно за эту иллюзию «последней истины», «абсолютного языка», «нового стиля», которые якобы открывают путь к «чистой реальности».

Это восприятие минус понимание (а также минус доверие) и создает шизофренический раскол между органами чувств, которые продолжают наполняться образами и знаками, и интеллектом, который более не впускает и не перерабатывает их.

Все воспринимается как цитата, как условность, за которой нельзя отыскать никаких истоков, начал, происхождения.

приводит к постмодерной «чувствительности», как бы безучастной, притупленной по отношению ко всему происходящему. Постмодерный индивид всему открыт, но воспринимает все как знаковую поверхность, не пытаясь даже проникнуть в глубину вещей, в значения знаков.

Я недавно сделал опечатку и очень ее полюбил. «Что делать?», а я напечатал «Что сделать?». Одна буква изменила целый мир! Пока мы будем говорить: «Что делать?», мы будем охватывать глобальные неправильные решения, а «Что сделать?» — это штучка за штучкой. Вот поэтому все то, что пытается освободиться собственным обретением, а не революционным путем, равно может называться постмодернизмом, может называться искусством, может называться жизнью.

Сегодня постмодернизм превратился в «разбухшее» понятие, тянущее за собой много ассоциаций, часто произвольных или ложных: от моральной вседозволенности и познавательного релятивизма до газетных фейков и гибридной войны (см. Введение). Современному читателю важно вспомнить, в каком контексте шел разговор о постмодернизме четверть века назад, когда это движение еще было в зените, освобождало литературу от идеологических клише, призывало писателя к саморефлексии и просто — вдохновляло.

Мы успели отсчитать только полвека постмодерности (с 1970-х) и подводим итог не ей самой, а ее первой, самой декларативной и критической стадии — постмодернизму. Отсюда и понятия, выдвигаемые для осознания этой предстоящей нам долгой эпохи: прото, транс, мерцающая эстетика, новая утопичность, модальность возможного, сослагательное наклонение, будущее после «будущего»...

1. Постмодернизм открыл реальность Другого, ценность различий, широко распахнул культурный горизонт человечества, ввел многообразие традиций и ментальностей, всеотзывчивость к стилям разных эпох и народов.
2. Постмодернизм усилил интерес к альтернативным и маргинальным формам культуры, к многообразным отступлениям от господствующих канонов, развил вкус к редкому, странному, неправильному, фрагментарному.
3. Постмодернизм заострил чувствительность к знаковым началам культуры, науки, политики, религии, к языковой условности и относительности любых провозглашенных истин, тем самым расширив поле гуманитарных исследований и философско-филологическую критику социальных институций.
4. Постмодернизм развернул критику понятий «реальности», «подлинности», «истины», «аутентичности» и подчеркнул конструктивную сторону всех процессов познания, письма, чтения, которые не просто отражают, но активно формируют и интерпретируют свои объекты.
5. Постмодернизм открыл пространство многозначности, недоговоренности, игру разноречия и противоречия в тех суждениях и текстах, которые раньше представлялись бесспорно ясными и однозначными, и указал на возрастающую роль интертекстуальности и цитатности в процессе усложнения и саморефлексии культуры.

Трагедия разрыва между индивидуальным и абсолютным, между личностью и обществом, между сознанием и реальностью становится столь же невозможной, как и авангардистская утопия и экстаз преодоления этого разрыва. Какое может быть отчуждение, если постмодернистская теория не признает ничего «своего», неискоренимо «самостного»? — нечему быть отчужденным. Причина трагедии так же осталась в прошлом, как и возможность утопии. Цитатность вместо самовыражения, симуляция вместо истины, игра знаков вместо отображения реальности, различие вместо противоположности — таков этот постсентиментальный, посттрагический, постутопический мир, упоенный собственной вторичностью — и готовностью все завершать, всем пользоваться как материалом для последней и бесконечной игры.