Луны Юпитера

В воздухе висела невыносимость человеческого общения. Меня она гипнотизировала. Таинственная невыносимость; уни​shy;зительная необходимость.

Потом — как обычно. Лизнуть, стиснуть; два языка, два тела; раздразнить, сделать больно, утешить. Побудить, прислушаться.

Женщины по-разному говорят об уходе за своей внеш­ностью. Одни намекают, что следят за собой ради успеха у мужчин, то есть ради секса. Другие, вроде Глэдис, созда­ют впечатление, что занимаются своей внешностью, как домашним хозяйством: работа тяжелая, но результат того стоит.

Когда я впервые прочла ее книги, они показались мне переворотом в литературе, и я до сих пор придерживаюсь такого же мнения.
Джумпа Лахири
Поразительно... Изумительно... Время нисколько не притупило стиль Манро. Напротив, с годами она оттачивает его еще больше.
Франсин Проуз
Она — наш Чехов и переживет большинство своих современников.
Синтия Озик
Она принадлежит к числу мастеров короткой прозы — не только нашего времени, но и всех времен.
The New York Times Book Review
«Виртуозно», «захватывающе», «остро, как алмаз», «поразительно» — все эти эпитеты равно годятся для Элис Манро.

Я покривила душой, когда сказала, что предпочла бы встретиться с ней в ресторане, что, к сожалению, не оценила ее по достоинству, что вела себя с оглядкой на Ричарда. Ну, допустим, я бы оценила ее по достоинству, но это не прибавило бы мне желания провести целый вечер в ее обществе.

Дома мне все твердили: с чего тебя на Аляску потянуло? Да ведь я, говорю им, никогда там не бывала, разве этого не достаточно?

Оглядываясь назад, я понимаю: выглядела она великолепно. Жаль, что я не пригласила ее в ресторан. Жаль, что не оценила ее по достоинству. Жаль, что все пошло наперекосяк.

Листья — словно веера, плети, перья, блюдца: все оттенки яркого, светлого, темного, пыльного, сверкающего зеленого

Не выведи он машину в снегопад, чтобы отвезти коляску на другой конец города, Франсес не жила бы в Оттаве, у нее бы не было двух дочерей, не было бы такой жизни — ны­нешней жизни. Это правда, сомнений нет. Но сама мысль чудовищна. Если признать, что ты под таким углом рассматриваешь эту историю, то выставишь себя патологической личностью. А не поехал бы он в тот день на машине, размышляет Франсес, не прерывая беседы, — и где бы мы сейчас были? Бобби уже стукнуло бы сорок; работал бы, вероятно, инженером — на это указывали его детские интересы, о которых все чаще вспоминает Тед; работа у него была бы хорошая, быть может, даже интересная. Жена, дети. Грета навещала бы Теда в больнице, помогая ему бороться с эмфиземой. Франсес, наверное, так и жила бы тут, в Ханратти, преподавала музыку; но могла и уехать куда-нибудь. Возможно, она бы оправилась, снова влюбилась, а то и ожесточилась бы от своей раны, живя в одиночестве.
Какая разница, стучит в голове у Франсес. Она не знает, откуда пришла эта мысль и как ее понимать, потому что разница определенно есть, любой подтвердит, что разница эта — величиной с жизнь.

Поначалу это было все. Но теперь в их разговорах приоткрывались двери — и тут же захлопывались. Фран­сес ловила картинки, которых одновременно чуралась и ждала. Грете нужна машина, чтобы отвезти Рут-Энн к врачу; у Рут-Энн болело ухо, малышка всю ночь ­плакала. Тед и Грета вместе клеили обои. Вся семья слегла с отравлением, поев каких-то сомнительных сосисок. Фран­сес ловила больше чем проблески. Она ловила простуды семьи Маккавала. Она начала жить с ними в причудливой, похожей на сон близости.