Шесть ночей на Акрополе

Одних губит измена, другие чахнут от верности

Четверг

Сегодня после полудня было ощущение, что мысль совершенно покинула мой разум, а место ее заняли два незнакомца, совещавшиеся и ссорившиеся друг с другом, принимая решение о моей душе.

Она нравится мне необычайно, — продолжил Стратис, — но мы не подходим друг другу.

Если бы дерево могло стать женщиной, это было бы как раз то, что мне нужно

мужчины, если только судьбе не угодно преподнести нам редчайший дар, либо очень глупо сентиментальны, либо похабно грубы…

Странное название у этого кафе: «Встреча безумных плотников».

В Греции всегда было две породы: порода Сократа и порода Анита[20] и его компании. Первая создает величие страны, вторая помогает ей в негативном смысле. Однако теперь, мне кажется, осталась только вторая — первая исчезла бесследно.

Я смотрел на себя и пытался понять: кто я? Я пытался обнажить собственное сердце, как только мог. Проникнуть как можно глубже и еще глубже. В конце концов я не находил ничего, кроме ровной, плавной, гладкой поверхности без малейшего выступа, за который мог бы зацепиться взгляд. Абсолютная пустота и ужасная ясность мысли. Ощущаешь и видишь, как твои ощущения падают туда внутрь и исчезают, словно капли на конце шнура.

Улицы были пустынны, мысли легки. Все окна души распахнуты настежь. Разочарование в жизни, чувства, обреченные окончиться, злосчастие человеческое, неизбежная смерть — все это вращалось внутри, за открытыми окнами, но меня не тревожило. Теперь я у себя в комнате. Перо движется по бумаге, и выстраивающиеся в ряд буквы приносят наслаждение. Я курю. Я считаю, что нужно двигаться именно туда, куда мы движемся, и что при всем этом — при всех этих иллюзиях и обманах — единственной истиной остается человек. Пишу я без цели: стараюсь оставлять перо, чтобы размышлять, и боюсь, как бы мысль не разрушила очарования. В ушах звенит: я считаю, что это плеск уходящего времени. Какой-то определенной пристани у меня нет, и я готов зайти в любую. Впервые в этой комнате у меня возникает чувство перерыва, отсутствия, которое ощущает городской человек в глухой провинции. Мне хочется поблагодарить кого-то за этот дар спокойствия.

Обрати внимание, как наши жесты, движения, действия мгновенно окаменевают, едва вступив в прошлое, словно погружаясь в «увлажненный» воздух. И все это остается нерушимым и незыблемым на веки вечные. Ничто не может изменить их позицию, завершенную позицию. Каждое мгновение мы порождаем статуи. Это поразило меня, как внезапное видение: настаивая на этом, можно сойти с ума.