Лесная ведунья. Книга вторая

Месть… Кому она нужна, эта месть? Никому от нее не легче, но… в момент отчаяния нет ничего лучше, чем поверить в то, что справедливость своими руками творить можно.

чтобы что-то получить, нужно отдать нечто столь же равноценное.

Быстро бьется. Так скоро-скоро, словно настучаться не может. И вроде так и есть — не может.
— Маг, — тихо позвала, щекой к груди его прижимаясь, — а долго держать будешь?
— Ннне знаю, — а сам лишь крепче обнял. — Не хочу отпускать. Не хочу… Знаешь, платью твоему завидую — оно с тобой, к коже твоей прикасается. Клюке завидую — та завсегда с тобой. Лесу завидую — он тебя видеть в любой момент может. А я нет. Видеть не могу, обнять не могу, рядом быть не могу.
Замолчал он, губами к волосам прижался, дыхание теплое ощутила, да как все быстрее бьется сердце ретивое.
— Не могу без тебя, — хрипло прошептал Агнехран. — Ты в мечтах, ты во снах, ты в надеждах… Глаза закрою и ты перед внутренним взором, как наяву. Ощущение, что вся жизнь серой мутью была, а в лесу твоем сказочном вдруг стала светлой, озаренной, волшебной.
— Так… Заповедный же лес, от того там и светло и сказочно, — прошептала я.
Маг усмехнулся, вздохнул и сказал негромко:
— Да бывал я в лесах Заповедных, Веся, часто бывал, так что не в лесу дело. Это ты освещала для меня весь мир, это ты его озаряла, и это ты волшебная. Ты, а не лес.
Я… волшебная…
Так приятно стало, улыбнулась даже, и точно почудилось — охранябушка это, мой охранябушка, такой родной. Вот только…
— Ты никогда со мной не будешь, — произнес Агнехран то, что знали мы оба.
Я промолчала. Глаза закрыла да и сердца стук его слушала, сердце слушать хотелось, а вот мага нет.
— Прав я, да, Веся? — спрашивает ожесточенно, а обнимает так нежно. — Даже если сама полюбишь, все равно никогда?!

ез зрачков. Черные. Абсолютно черные. И губы им под стать — на белом бледном лице они черными казались! Я… стала нежитью. Вот почему Агнехран закрыл меня и от своих и от моих, вот почему не отпускал, вот почему…
Стоп, но я не нежить!
Уж я-то это знаю точно!
— Я не нежить, — сказала уверенно.
— Я знаю, — спокойно ответствовал Агнехран.
И так он это сказал, что мне интересно стало:
— А если бы стала нежитью, тогда что?
В ответ услышала разъяренное:
— Убью!
Взяла и язык ему показала. Порадовалась заодно, что язык то мой розовый, нормальный, и авторитетно напомнила архимагам всяческим.
— Нежить нельзя убить, только упокоить!
— Тебя успокоить? — мгновенно предложил маг, да только в вопросе от чего-то угроза послышалась.
— Упокоить, — указала на ошибку его. — Успокоить то можно живых, а упокоить…
Рывок, и к губам моим черным, я сама бы к ним ни на миг не притронулась, губы теплые, сухие, твердые прижались. И я бокал с вином обронила. И зеркало. А руки, от чего-то не уронились, они обняли, и вот как только они его обняли, поцеловал меня маг уже по-настоящему, да так, что сердце мое забилось, быстро-быстро, как птица пойманная, или как на свободу выпущенная. И словно взлетаю я, только и держат, что руки его сильные, да дыханием опаляют губы теплые. И хорошо так, так хорошо, словно весна в душе расцветает, а все цветы морозом побитые, распускаются нежданно-негаданно, ароматом леса-поляны наполняют, радостью сердце наполняют и цветут, так отчаянно

Резко голову повернув, взглянула с гневом нескрываемым, да с желанием стукнуть чем-нибудь да поувесистее!
— За него я боюсь, аспид! — воскликнула раздраженно. — За него, понимаешь? Она то уже мертвая, ей все равно, а он живой! Всего себя ей отдал, до капли последней, а все равно живой, и ненавидит он себя за то, что сам жив остался, а ее не уберег! А знаешь как это тяжело, жить, и ненавидеть себя за каждый прожитый день?

Веся, кто я, по-твоему? Слепец? Дурак? Али идиот последний?! Ты за мной кинулась, все свои амулеты захватив, и всю их силу на меня истратила! Ничего у тебя больше нет, Веся. Я маг, в одном ты права — мы другие, да только лишь тем, что чувствуем вещи магические. Я знал, сколько у тебя амулетов. Я знаю — что ничего не осталось. О многом мог бы сказать, Веся, да только в едином признаюсь — ничего страшнее нет в жизни, чем стоять, не имея возможности приблизиться, видеть воду ручья алую, от твоей крови всю алую, и чувствовать, как гаснут твои амулеты, один за другим, силу свою теряя. Я же их чувствовал, Веся. Каждый из них. Ты могла умереть. Ты…
И маг отвернулся. Уж не знаю, куда он смотрел, только желваки дергались, крайнюю степень ярости выдавая. Да только в том не моя вина — его.
— Гордость бы свою урезонил вовремя — не пришлось бы мне на жертвы идти! — высказалась от всего сердца.
Резко голову повернув, Агнехран на меня посмотрел. Да столько тоски в его взгляде было.
— Я тебя уберечь хотел, — произнес сдавленно.
И на миг, всего на миг, я словно снова охранябушку увидела. На один краткий миг, от того и ответила:
— Я знаю.

Маги они такие, всегда заняты

Леший появился кряжистым сучковатым, с корой трещащей — то есть гневаться изволил. На водяного поглядел так, что даже этому охальнику стало совестно, ему и молвил:

— Коли сплести прутья вместе — вовек не разломать, а коли по одному — и дитя малое справится. Война у нас дело общее. Коли какая инициатива — так не болотников, а всех созывать надобно, и моровиков, и вампиров, и оборотней, а пуще всего — главнокомандующего нашего!

И тут леший ткнул пальцем кряжистым в грудь аспида.

И хороша была речь, и слова правильные, и по делу все… а только повалились болотники со смеху прямо в болото, водяной пополам сложился от хохота, а аспид ничего, выдержанный, только лапу лешего от себя отодвинул, да и произнес сдавленно:

— Как много общего у тебя с хозяйкою.

Опосля вспыхнул пентаграммой алхимической и исчез.

А леший затоптал пепел оставшийся, на меня поглядел, да и спросил недоуменно:

— Весь, что не так-то?

Болотники ушли под воду и гоготали уже там, над ними токмо пузыри виднелись. Водя тоже смеху предавался, по каменюке бил кулаком и все никак успокоиться не мог, а я… я…

— А что я? — возмутилась спасительно. — Почему сразу я? Я им вообще тоже самое говорила, а видишь вот что творят, ироды.

Ну леший при всех чинить расспросы не стал, объявил только повелительно:

— На закате у избы Весиной. До совета военного, так и быть, допущу, за твои прошлые заслуги, водяной. Но коли еще сговорах за спиной хозяйки моей проведаю, на себя пеняй.

И клюку у меня отобрав, ударил леший оземь.

Не дело это, Водя. У нас одна война, общая, это так, но есть у нее главнокомандующий, — и я клюкой в аспида ткнула.

Не рассчитала слегка, в грудь ткнула с силою, даже удивилась что устоял.

— Прости, пожалуйста, — повинилась искренне.

— Ничего, переживу, — мрачно ответил аспид.

Ну вот и чудненько.

— Таки вот, Водя, у нас есть главнокомандующий, — повторила ранее сказанное, и просто по инерции на него указала.

А в руке то клюка.

Разом охнули все болотники, а мне стыдно так за свою неловкость стало, что покраснела аки маков цвет.

— Пппрости, пппожалуйста, — прошептала, на всякий случай клюку в другую руку переставив.

— Ничччего, пережжживу, — прошипел аспид.

Как неудобно-то получилось, и ведь не со зла, а стыдно-то как.

Но собралась, вновь заговорила велиречиво, и начала с:

— Есть у нас главноко…

И тут у меня клюку отобрали. Молча. Без слов. Просто отобрали, а опосля любезно предложили:

— Продолжай, госпожа лесная хозяйка, что-то мне подсказывает, что без клюки речь твоя плавне будет, и… безопаснее.

Да какой продолжай? Болотники от смеха чуть не хрюкают, водяной улыбку с трудом сдерживает, а клюка сменой руководства определенно недовольна, еще секунда и призовет лешего.

— Клюку отдай, — попросила вежливо.

Аспид молча отдал. И главное отдать отдал, но сам на меня смотрит, и по глазам ведь вижу, что тоже с меня забавляется. Лешего на них на всех нет!

А потом впереди Водя показался. В рубахе льняной, шароварах чешуйчатых, да как меня увидал и с улыбкой широкой. Подошла я, волосы его светлые аки пшеница зрелая поправила, да на болотников опосля поглядела.