Простой немецкий солдат в декабре месяце 1941 года под Москвой был уже не похож на того, который, затаив дыхание, ждал сигнала к началу операции «Барбаросса» в ночь на 22 июня того же 1941 года. Две трети присущих ему черт претерпели с тех пор фундаментальные изменения в ходе суровых испытаний, выпавших на его долю за это время. Фундаментальная ломка сознания приходится как раз на период с сентября по декабрь. Идеалистический пыл, воспламененный победами в предыдущих кампаниях, угасал по мере роста потерь боевых товарищей. Ужасы войны вбивали клин между теми, кто сумел уберечь в неприкосновенности былые моральные нормы, и теми, кто стремился угодить нацистскому режиму, проявить лояльность к нему. Неприятие пресловутого «приказа о комиссарах» исходило от взращенных на либеральных ценностях Веймарской республики представителей германского офицерства старшего поколения и измотанных в боях, почти уничтоженных в кровавой мясорубке войны унтер-офицеров старой школы. Степень доверия, повышавшаяся под воздействием квазипобед у ворот Ленинграда или в Ростове-на-Дону, понижалась по мере осознания того, насколько велики масштабы провалов. Потери сентября 1941 года, за которыми последовали еще большие потери поздней осенью и в начале зимы, смыли глянец основанного на боевом товариществе руководства войсками. Взошедшие было ростки «блицкрига» усохли.
Война в России явилась суровым испытанием для германской нации. Уже намечался пока что едва ощутимый конфликт тех, кто, вопя во всю глотку пропагандистские заклинания, фанатично сражался «за фатерланд и фюрера», с теми, кто просто честно исполнял свой долг. Те, кто штурмовал Варшаву, победным маршем входил в Париж, Афины, Белград, Смоленск и Киев, все чаще и чаще задавали себе вопрос, а стоит ли на самом деле Москва таких жертв?