Криминальная история христианства

Итак, вот они — первые христианские Величества. Константин, его сыновья, императоры Иовиан, Валентиниан I, Валент. Были ли они, ревностные христиане, управлявшие огромной империей, «христианским институтом», дружественней, миролюбивей, гуманней, чем государи до того? Или чем Юлиан — «Отступник»?

Главная забота императора — армия Жестоко взыскивая налоги, конфискуя по приговору суда огромные состояния и терпя вопиющую управленческую коррупцию, на которой его высшие чиновники безмерно обогатились (он выступал только против низших), милитарист Валентиниан проявил себя как «природный гений» (Пертнер). За свое одиннадцатилетнее правление, прошедшее почти целиком на Рейне и Мозеле, он, частично под личным руководством, построил высоко оцененную Аммианом цепь укрепленных замков

Св. Афанасий, удостоенный императорского послания и принятый в Гиераполе, предрек Иовиану — черным по белому — «многолетнее правление в мире», восемь месяцев спустя, 17 февраля 364 г, он умер в Дадастане (Вифинии), всего тридцати трех лет, «с лучшей и прекраснейшей подготовкой к смерти» (Аеодорит), одурманенный чадом раскаленных углей очага, и погребен в апостольской церкви Константинополя.

После того как христианский мир заклеймил «Отступника» (подобно тому как, разумеется, всех крупных противников христиан), образ решительно откорректировала лишь эпоха Просвещения.
В 1699 г протестантский теолог Готфрид Арнольд отдал должное Юлиану в своей «Нелицеприятной истории церкви и еретиков». Немного десятилетий спустя Монтескье с наивысшей похвалой вспомнил о государственном деятеле и законодателе. Вольтер писал «Таким образом, этот человек, которого изображали столь отвратительным, может быть, самый выдающийся человек или, по крайней мере, стоит на втором месте». Монтень и Шатобриан причисляли его к великим и величайшим в истории. Гете похвалялся, что понимает и разделяет ненависть Юлиана к христианству. Шиллер хотел сделать его героем драмы Шефстбери и Филдинг ценили его, Эдвард Гиббон высказался, что он был достоин править миром. Ибсен написал «Императора и галилеян», Никос Казандзакис — свою трагедию «Юлиан Отступник» (впервые поставлена в 1948 г, в Париже), американец Гор Видал еще в 1962–1964 гг. — роман о Юлиане. Французский историк Пиганьоль по праву видит величие Юлиана в этической сфере, однако, не признает, по обыкновению, феномена святости, если ему государь кажется «святым» больше, чем большинству теологов его времени, это — верно подмечено — худшее из ругательств.

При жизни Юлиана торжествующие учителя церкви молчали, никто не осмеливался на открытое сопротивление. Сразу после его смерти и еще долго после — набрасывались на него. И в то время как сам Августин по меньшей мере признавал (наряду с коварством, конечно) и «необыкновенную одаренность», Иоанн Хризостом утверждал, что «мы все пребывали в опасности для жизни», более того, что Юлиан приказывал убивать и приносить в жертву детей, — это же сей святой mutatis mutandis[155] говорит и о евреях. Григорий Нисский тоже швырнул императору в гроб пару яростных выступлений, — доведенные до гротеска карикатуры, — в которых он поносил умершего как насквозь скверного, как орудие дьявола, «свинья, валяющаяся в грязи» «В нем объединялись все пороки, измена Иеровама, идолопоклонство Ахава, жестокость фараона, храмооскверняющее убеждение Невукаднецара. И все эти пороки соединилось в не имеющей себе равных греховности».

Христиане, проповедники любви к врагу, а также учения, что всякое начальство идет от Бога, праздновали, однако, смерть императора публичными зваными обедами, танцевальными представлениями в церквах, капеллах мучеников, театрах Антиохии, городе, по Эрнесту Ренану, — «фокусников, шарлатанов, актеров, магов, чудодеев, ведьм, лживых священников». Они тотчас уничтожили созданный незадолго до смерти памфлет Юлиана «Против галилеян» — три книги, против которых и 50 лет спустя учитель церкви Кирилл многословно ополчился.

Однако не все были счастливы, меньше всего христианский мир, особенно антиохийцы Их, привыкших к роскоши и великолепию, к праздникам, играм, излишествам, сбивали с толку и разочаровывали серьезность Юлиана, его отказ от пышности, его небрежная одежда, скудные застолья, долгие ночные бдения, даже его длинная борода, возникали насмешливые песни о нем, подметные письма, а Юлиан, император, который мог бы уничтожить своих обидчиков одним кивком, отреагировал в конце концов одним сочинением-репликой — «Misopogon», «Врагу бороды» «рычанием льва против басенной мошки» — «в истории народов и царей единственный в своем роде пример» (Шатобриан).
«Это верно», — ответил Юлиан в этом удивительном, поражающем прежде всего литераторов произведении, полном иронии, печали, горечи, а также — что, казалось бы, немыслимо — насмешки над собой. «Это верно, у меня борода, которая не нравится врагам. Они утверждают, что я ничего не мог занести в рот, не проглотив пару волос. Но я хочу выдать им то, чего они еще совсем не знают я ее никогда не расчесываю, я нарочно оставляю ее растрепанной, и блохи гуляют свободно вокруг, как дичь в чаще. Что касается моей груди — она покрыта шерстью, как у обезьяны. Правда также то, что я никогда не купаюсь в розовой воде или парфюмерном молоке и я распространяю вокруг себя вызывающий тошноту запах. Это верно, что я нарочно выгляжу еще более грязным, чем киники или галилеяне. Это верно, что я небрежно одеваюсь и мои застолья бедны.
Это правда, что я большей частью довольствуюсь супом для моих солдат, что я сплю на простом матраце, который к тому же кладется на пол, и что я дни и ночи провожу в размышлении и работе.
Когда я пришел сюда, вы приняли меня как бога. Так много я не требовал. Ваш сенат доложил мне о своих заботах, и я был согласен со значительным понижением налогов. Я дал взаймы большие суммы в золоте и серебре. Я оставил каждому из вас пятую часть его будущих налогов. Большего я не смог бы сделать, если я не хотел отнять у других то, что мне не принадлежит.
Так как плохо обстояло дело с вашим снабжением, я велел добавить на мои средства пшеницу из Тира и Египта. Однако пшеница не была раздана бедным, ибо могущественные из вас оставили ее для себя и продали за тройную цену, чтобы можно было и дальше весело праздновать свои праздники. Все зто вы забыли.
Значит ли это что-нибудь для меня? Продолжайте спокойно осыпать меня своими ругательствами, которыми кормится ваша неблагодарность. Я умножаю ваше право на зто, так как я ведь себя сам обвинил. Даже больше я критику в мой адрес, в которой вы день за днем упражняетесь, еще и превзойду, ибо по своей глупости я не сразу понял обычаи вашего города. Смейтесь же. Только прочь. Смейтесь, издевайтесь надо мной, обращайтесь со мною грубо, рвите меня сверкающими белизной зубами. Я покараю вас лишь одним способом — не казнями, бичеванием, оковами, тюрьмой. Чему бы это помогло? Это не сделало бы вас лучшими. Я решил оставить Антиохию и никогда сюда не возвращаться. Я отправляюсь в Тарс.

Даже сам Григорий Нисский (стр.289), один из крупнейших духовных хулителей Юлиана, признался, что ему уши прожужжали похвалами этому либеральному правлению, — «одному из самых благотворных, — заключает Эрнст Штейн, — какие когда-нибудь переживала Римская империя».

Когда 22 октября 362 г. христиане подожгли реставрированный императором храм Аполлона в Дафне и разрушили знаменитую статую Аполлона, Юлиан приказал снести большую церковь в Антиохии и некоторые храмы мучеников. (Христиане рассказывали, конечно, что храм поразила молния, хотя в ночь пожара, сообщает Ливаний, на небе не было ни облачка). В Дамаске, Газе, Аскалоне, Александрии и других местах были сожжены, частично при участии евреев, христианские базилики, там и сям христиан даже мучили, убивали, в том числе епископа Марка из Арефизы, объявленного безвинным мучеником, однако при этом «во» многих случаях оскорбленное право было на стороне язычества» (Щульце)

А когда в Эдессе арианское нападение на последние остатки валентинианских гностиков вызвало беспорядки, Юлиан выступил против ариан с язвительной аргументацией — облегчить им путь в небесное царство. «Так как вам в высшей степени достойным удивления законом предписано продать свое имущество и раздать бедным, за что вы получите более легкий вход в царство за облаками, мы, дабы споспешествовать этим людям, приказали, чтобы все деньги церкви Эдессы были отданы солдатам». Все остальное их имущество он конфисковал в фонд императорских личных средств, — вероятно, единственный такого рода указ.