Три любви

нельзя заставить леопарда стряхнуть со шкуры пятна

уехал — ее сын — и женился. После всех лет тяжкого труда, ее смиренного самоотречения, борьбы, экономии во всем, суровых и горьких жертв ради него, после всего, что она выстрадала и вынесла, он ее покинул. Он использовал ее, обманул, а потом порвал с ней. Она преодолела почти немыслимые трудности, чтобы в конечном счете отдать его в руки другой женщины. Это была мука — невыносимая мука.

Чем сейчас обеспокоен его преподобие? Состоянием наших душ или состоянием своей печени?

– Мур ничего не пропускает, – дружелюбно откликнулся он, – за исключением молитв.

На маленькой прямоугольной лужайке радовали глаз цветущие кальцеолярии, лобелии и герани – общепризнанное сочетание цветов, последнее слово в садоводстве в год Бриллиантового юбилея.

Итак, вокруг койки номер семь были поставлены ширмы. Эти белые занавески время от времени пляшут и колышутся перед затуманенным взором Люси — белые занавески, как те, что она повесила на окна своего дома в Ардфиллане. И эти занавески раздвигаются чьими-то руками, из-за них выглядывают лица — и лицо Питера. Его смеющееся лицо, разрумянившееся от бега, когда он возвращается из школы. А вот она снова гуляет по мысу Ардмор. Эти пикники у заводи, где они ловили рыбу, и на берегу. Вот приходит отец, а она сидит на берегу и кормит грудью своего младенца. Светит солнце, до ее ноздрей доносится запах морских водорослей. Маленький Питер поднимает глаза и улыбается ей, а из уголка рта у него сбегает струйка молока.

Ею вдруг овладело чувство бесполезности происходящего. Вся ее жизнь — чем она была, как не слепым стремлением к тщете? Люси влекло вперед и вперед к чему-то недостижимому. Она так упорно боролась, изо всех сил стараясь вылепить свою судьбу, а в итоге получилось нечто жалкое. Она все делала по плану и во всем проявляла твердость. В ее поступках не было ничего случайного, она все тщательно продумывала

Ей вдруг вспомнилась одно, давно позабытое, выражение Фрэнка. Да, несмотря на все ее потуги сохранять достоинство, они «выставили» ее. Выставили! У нее скривились губы. Она им не подходит. Горя любовью к Богу, она вошла в этот дом, охваченная одним страстным желанием — стать невестой Иисуса. И вот ее любовь и пыл отринуты, душа выжжена дотла, и она, отвергнутая невеста Иисуса, возвращается назад — но к чему? Изможденная, опустошенная, лишенная всего, она все-таки осознавала, что душа ее полна неясных устремлений.

Я была здорова, когда вступила в общину. Есть же мой медицинский сертификат.
— Может быть, дело в возрасте? — с бесконечным тактом предположила Мари-Эммануэль. — Он против тебя.
— Это вы против меня, — тихо сказала Люси, — и всё, что здесь есть. Я вступила в общину, желая возвыситься до Бога, а вы постоянно толкали меня вниз — втягивали во что-то недостойное и жалкое. Вы отобрали у меня всё.

Потом вдруг Люси поняла, что не одна в спальне, и ее глаза удивленно раскрылись. На нее смотрела незнакомая старуха — женщина с худым, изможденным и морщинистым лицом, седыми стрижеными волосами и большими темными запавшими глазами. И руки женщины были такими же, как лицо, — костлявыми, невероятно худыми. Люси непроизвольно подняла руку, и это движение было зеркально повторено той, другой женщиной. Люси отпрянула почти со страхом. Это была она сама, ее отражение в зеркале, которое медсестра беспечно оставила наклоненным.