Мусорщик

Пустой дом — это, конечно, грустно, но не смертельно.
Дом опустевший — дело другое, опустевший дом — это смертельно грустно.

Мы ведь частенько не замечаем тех, без кого нам не обойтись.

Пустой дом — это, конечно, грустно, но не смертельно.

Дом опустевший — дело другое, опустевший дом — это смертельно грустно.

Есть ведь мусор, который хочется принести домой, вроде гитар и тостеров. А есть тот, что хочется оставить за порогом — вроде войн, несчастий и чужих людей.

Новый мусор отличается от старого только новизной — уверен Мусорщик, поэтому очень, очень глупо покупать все время новый и выкидывать старый мусор. Тем более, что стоит немного подождать — лет пятьдесят — и старый мусор превратится в старинный. Тогда его назовут антикварным. Или винтажным. Или еще как-нибудь красиво. И станут продавать за большие деньги.

Мы ведь частенько не замечаем тех, без кого нам не обойтись.

Потому, что мусор — это понятно и привычно, а то, что принес с собой Проходящий — пугающе и ново. И даже если оно тебе и нравится, то лучше в этом не признаваться. Лучше не признаваться, что дома стало свободнее, что когда вечером ты засыпаешь, тебе и жутко, и сладко — приходят новые запахи, они будоражат и заставляют вспоминать. А когда в никуда исчезает мусор, тебе кажется, что ты раньше не дышал — а теперь вдруг научился дышать

— А что потом? — спрашивал иногда Мусорщик.

«Потом» — это после войны. До «потом» еще дожить надо, ворчал в ответ Проходящий. Он и не верил, что до этого «потом» можно дожить, и хотел этого. Так понимал его Мусорщик.

Проходящий никогда не говорил «домой» или «дома». Будто бы время его жизни перерезало пограничной линией и не стало никакого «домой». Иногда прошлое прорывалось присказками, мотивчиками, кулинарными странностями. И тогда Мусорщик старался представить, как Проходящий жил раньше. Ему теперь ужасно хотелось расспросить, вытащить все до самых последних мелочей: до обоев в прихожей и детского велосипеда. Но он никогда не спрашивал. Он почему-то понимал: нельзя.

Его пальцы легко прикасались к струнам — будто бабочки вспархивают неслышно — и в доме все превратилось в музыку. Проходящий запел. Слова незнакомого языка были мохнатыми и округлыми. Мусорщик не понимал ни слова, но это была она — мамина песня. Странные и печальные напевы, словно из далеких и непонятных стран, где воздух, может быть, пахнет морской солью или апельсиновыми деревьями, цветущей черемухой или свежей огородной зеленью.

Всё — мусор, все — мусор, бормотал Мусорщик. Люди — мусор, да и жизнь, она тоже — мусор. Он бормочет, спускаясь по лестнице ранним утром и бормочет, возвращаясь домой. Потому, что мусор — это понятно и привычно, а то, что принес с собой Проходящий — пугающе и ново. И даже если оно тебе и нравится, то лучше в этом не признаваться. Лучше не признаваться, что дома стало свободнее, что когда вечером ты засыпаешь, тебе и жутко, и сладко — приходят новые запахи, они будоражат и заставляют вспоминать. А когда в никуда исчезает мусор, тебе кажется, что ты раньше не дышал — а теперь вдруг научился дышать.