Евгенiй Онѣгинъ, романъ въ стихахъ

Когда благому просвѣщенью
Отдвинемъ болѣе границъ,
Современемъ (по расчисленью
Философическихъ таблицъ,
Лѣтъ чрезъ пять сотъ) дороги вѣрно
У насъ измѣнятся безмѣрно:
Шоссе Россію здѣсь и тутъ,
Соединивъ, пересѣкутъ.
Мосты чугунные чрезъ воды
Шагнутъ широкою дугой,
Раздвинемъ горы, подъ водой
Пророемъ дерзостные своды,
И заведетъ крещеный міръ
На каждой станціи трактиръ.

Самолюбивую ничтожность

Иль оскорбляетъ иль смѣшитъ,

Что умъ, любя просторъ, тѣснитъ,

До двадцати шести годовъ,

Томясь въ бездѣйствіи досуга

Безъ службы, безъ жены, безъ дѣлъ,

Ничѣмъ заняться не умѣлъ.

ночи много звѣздъ прелестныхъ,

Красавицъ много на Москвѣ.

Но ярче всѣхъ подругъ небесныхъ

Луна въ воздушной синевѣ.

И тотчасъ вышелъ; но Евгеній

Наединѣ съ своей душой

Былъ недоволенъ самъ собой.

«Погибну,» Таня говоритъ:

«Но гибель отъ него любезна.

«Я не ропщу: зачѣмъ роптать?

«Не можетъ онъ мнѣ счастья дать.» —

Что жъ? Тайну прелесть находила

И въ самомъ ужасѣ она:

Такъ насъ природа сотворила,

Къ противорѣчію склонна.

Все потерявъ невозвратимо;

И все равно: надежда имъ

Лжетъ дѣтскимъ лепетомъ своимъ.

Иль тихой раздѣлить досугъ.

Да здравствуетъ Бордо, нашъ другъ!

Стократъ блаженъ, кто преданъ вѣрѣ,

Кто хладный умъ угомонивъ,

Покоится въ сердечной нѣгѣ,

Какъ пьяный путникъ на ночлегѣ,

Или, нѣжнѣй, какъ мотылекъ,

Въ весенній впившійся цвѣтокъ;

Но жалокъ тотъ, кто все предвидитъ,

Чья не кружится голова,

Кто всѣ движенья, всѣ слова

Въ ихъ переводѣ ненавидитъ,

Чье сердце опытъ остудилъ

И забываться запретилъ