Цифролюция. Что случилось с музыкой в XXI веке

Набивший оскомину вопрос о том, является ли искусственно сконструированная музыка отражением вкусов большинства, либо же — напротив — вкусы большинства есть плод усилий по продвижению искусственно сконструированной музыки, навряд ли когда-нибудь получит определенный ответ.

Пианола, звукозапись, студийное программирование — каждая веха неизменно провоцировала приступы паники, снова и снова собирая характерные ярлыки: «Консервы!», «Мертвечина!», «Убийство музыки!»

музыки делает ее слушание менее качественным — рассеянным и быстрым. Упор на индивидуальный звуковой комфорт сужает диапазон слушания.

Даже многократно заклейменная паразитическая прослойка музыкальных менеджеров сделала много полезного — в конце концов, не будь Сэма Филипса, мир вряд ли узнал бы Элвиса, не будь Криса Блэкуэлла — Боба Марли, еtс.

Oh shit, написал заголовок и сам испугался. Однако так оно и есть: Юлия Стракович написала дотошнейшую, практически исчерпывающую научно-публицистическую книгу о том, как музыкальная жизнь на нашей планете преодолела (хотя не до конца еще изжила последствия) затейливую девиацию длиною в ХХ век и вернулась к практике предыдущих веков, хотя и в принципиально ином психо-технологическом качестве.

Хочется нам этого или нет, но, похоже, настала пора признать: сегодня и вправду не в музыке дело. В XXI веке в ней самой не то чтобы не происходит ничего — но не происходит ничего по-настоящему эпохального. Она больше не будоражит умы миллионов, не сдвигает тектонические плиты, не воплощает в себе любви и надежды целых поколений. Дух Времени обитает теперь вовсе не в ней. Да и вообще — не в искусстве…
Где же искать его? Интуитивно это ясно почти каждому. В тех самых технологиях: в сервисах и девайсах, в бескрайних интернет-дебрях и гуле медиапотоков, в неумолкающем гомоне социальных сетей. Все самое существенное, что происходит сейчас, что раздвигает границы и формирует завтрашний день, происходит именно там — формула «medium is a message» еще никогда и нигде не была так актуальна. Вот почему в процессах, развернувшихся в последние годы в музыкальном мире, главным оказалось не столько их влияние на собственно музыку, сколько способность сообщить нечто значимое о сути свершившихся технических перемен, о судьбе новых социальных связей, о перевороте, который они производят в культуре, в обществе, в человеке. Потому же и статус героев, как нетрудно заметить, все чаще достается на данный момент артистам, создающим не столько музыкальные, сколько коммуникативные шедевры — дистрибьюторские, экономические, этические модели, способные преображать не только музыкальную жизнь, но и всю цифровую вселенную.

Digital Economy Act

Пускай выживает сильнейший — но если мы люди, то внутреннее измерение, из которого растет и искусство, и потребность в глубоком знании, и всякое осмысленное существование, — и есть важная часть нашей силы

объем информации, которую необходимо отслеживать, заставляет принимать решения быстро, делая его невнимательным и нетерпеливым. На выходе формируется феномен, который связывал с технической воспроизводимостью искусства еще Вальтер Беньямин, — «публика оказывается экзаменатором, но рассеянным

Ни одно изобретение на моей памяти, — писал Норман Лебрехт, — не изменило искусство и не удешевило его так, как Sony Walkman… Он сделал музыку вещью, заслуживающей внимания не больше, чем вода, текущая из крана… Он обесценил величие и превратил его в утилитарность