О людях и книгах

Единственный способ для человека стать собой, — заключает он в финале книги, — это стать другим, потеряться в историях другого».

ковро­ткаческой выдумкой повествователей из городского торго­вого люда Памук соединяет многослойную аллегорическую метафорику ученой поэзии суфиев. Не зря герой нескольких «рассказов в рассказе»,

Почему люди хотят жить не своей, а чьей-нибудь чужой жизнью?» — спрашивает герой памуковской «Черной книги»[25] (по-турецки ее заглавие звучит еще лучше: «Кара Китаб»), на самом деле задавая этот вопрос — так уж устроена любая книга! — нам, ее читателям.

И если в стране худо со «своим», с собственным образом, то еще хуже в ней с «общим» — с образами «других» и представлениями обо «всех».

«Мне все больше кажется, что какие-то чисто социальные вещи без культурной их поддержки, продуманности культурной, без влияния собственно культурных, как говорят социологи, образцов, моделей поведения — не идут. То есть культура имеет все большее значение, по мере того как общество становится все более сложным. Правда, культуру уже надо тоже понимать более сложно и более динамично, чем просто то, что учат в школах: великие классики и так далее. Культура — это много чего, кроме великих классиков, и чем быстрее мы это поймем, тем лучше».

То же самое — с социологией. Ее ведь у нас по-настояще­му нет. То, что за нее принимают в газетах, все эти рейтинги, графики «лестницами» и «пирогами», это же к социоло­гии отношения, в общем, не имеет. А вот то, что Левада, его сотрудники, я по мере сил, каждый и все вместе, пытаемся делать, это та социология, которой нет, но которая была бы, мы верим, нужна. Потому что без этого невозможно понять, что за страна, в которой мы живем, что за люди, к чему дело идет, почему ни черта не меняется, почему все как будто бы опять довольны? Вот это желание быть другим, сделать то, чего нет, — оно и вело, и ведет, хотя не скажешь, что это комфортное самоощущение. Временами оно бывает чрезвычайно мучительным.

Я никогда не задавался страшным вопросом: «Что станет с литера­турой?». Если уж она в XX веке творилась в таких местах, как Освенцим и ГУЛАГ, то ничего с ней не произойдет. Она будет всегда.

В культуре ничего не исчезает, но меняет место и масштаб, а значит — меняет функции

Валерия Дмитриевна Стельмах

еще реже встре­чаются желание, упорство, смелость и умение придать подобному человеческому неравнодушию и исследовательской пытливости устойчивую коллективную форму — построить, говоря социологическим языком, социальный институт[16], объединив в нем на общую пользу силы и навыки разных участников одного дорогого для них дела.