Голод

Говорю Шуре чуть не сквозь слезы:
- Да тут, Шура, все гнилое.
Он посмотрел и улыбнулся так, что мне плакать захотелось.
- Да мы и всегда гнилое едим. И этого-то не дает до-сыта. Смотри, тебе попадет за то, что и это с'едим.
- Ничего, ешь. Я не боюсь его.
- А сама-то?
- Я... я не хочу...
На самом деле я не нехочу, но меня просто тошнит от этой гнилой свеклы и картошки. А Александр ест жадно, жадно... Я... я бы не могла есть такой свеклы...

Шура не смел взять без спросу. Фу, как некрасиво он ест! И старается, чтобы не заметили; хочет быть развязным.
Делает вид, что не обращает внимания на хлеб

Мама смотрит на меня и плачет. Все чаще говорит:
- Да умирала бы ты поскорее!
А я иногда совсем не отвечу, иногда скажу:
- Мне все равно.

Раз проснулась и, не раскрывая глаз, поняла, что в комнате - утро. Сразу услышала мамин голос:
- Хоть бы умирала, если не поправляется! Экая мука-мученская!..
Сердце так и вздрогнуло от знакомой боли. Чуть-чуть не раскрыла глаз, но удержалась. Господи, почему я не умерла? Почему?

Вскочила из-за стола и хотела крикнуть на всю канцелярию, и вдруг крик точно сорвался и упал. Опять опустилась на стул и говорю тихо:
- Мне теперь все равно.
Тюрин насмешливо развел руками.
- Вот тебе и на! Все равно. А кто еще недавно говорил и топал ножкой: "не придут, не придут, не придут"?.. Однако, Фея Александровна, нечего сказать, - тверды вы в своих убеждениях!
Но я опять только повторила:
- Мне все равно.
Он засмеялся и пошел к галдящей кучке.

И все меня называют большевичкой. Никто не знает, что делается у меня в душе. Сама не пойму: хочется или не хочется, чтобы пришли белые. Говорят, хлеба будет много. Сыты все будем. Но Сережа, Ваня!.. Они же коммунисты.

Вдруг мама говорит тихо, тихо:
- Муки только на завтра замесить осталось, и больше нет ничего.
И эти слова точно толчок для меня. Сразу за мамой говорю так же тихо:
- А Николай Павлович умер от голода.

голову пришло, что теперь некому подгонять меня, чтобы я училась. И даже с удовольствием подумалось... Ужас, ужас! Какая я...

от Сережи уже почти три недели нет писем, а раньше он аккуратно писал каждую неделю.
Боюсь думать о всем этом. Жертвую самолюбием и соглашаюсь итти с Маруськой в кинематограф или в театр. А когда-то итти на чужой счет было для меня - нож острый.

Посылка, о которой Ваня писал в середине лета, получена только сегодня. В ней оказалось фунтов 12 кирпичей и фунтов 8 крупы, наполовину с песком.
Хорошо, что она не получена в то страшное время. Можно было бы с ума сойти.