Кысь. Зверотур. Рассказы

Смотришь на людей — на мужиков, на баб, — словно впервые видишь, словно ты другой породы, али только что из лесу вышел, али, наоборот, в лес вошел.

Сосед человеку даден, чтоб сердце ему тяжелить, разум мутить, нрав распалять.

Папа жалуются, что ты от него отсаживаешься, за столом-то. Обижаешь папу-то...

— Пахнет от него, вот и отсаживаюсь.

— Пахнет! Ишь! Чем же это тебе пахнет!

— Покойником пахнет.

— Но дак а чем же? Не тульпаном же ему пахнуть?

— А мне противно.

— Но дак и что? Это по работе!

— А я не хочу. Пусть не пахнет.

— Скажите какой нежный

Нет, все-таки как же получается: это каждый бери да читай? Свободно доставай из загашника, раскладывай на столе, а там, может, пролито чего али напачкано? Когда книгу читать запрещено, так каждый свою бережет, чистой тряпицей оборачивает, дыхнуть боится. А когда дозволено читать, так небось и корешок перегибать будут, а то листы вырывать! Кидаться книгами вздумают. Нет! Нельзя людям доверять

Бурям, глою, небак, роет,
Вихрись, нежны, екру, тя!

Иммануил Кант изумлялся двум вещам: моральному закону в груди и звездному небу над головой. Как сие надо понимать? — а так, что человек есть перекресток двух бездн, равно бездонных и равно непостижимых: мир внешний и мир внутренний. И подобно тому как светила, кометы, туманности и прочие небесные тела движутся по законам, нам мало известным, но строго предопределенным, — ты меня слушаешь? — так и нравственные законы, при всем нашем несовершенстве, предопределены, прочерчены алмазным резцом на скрижалях совести! огненными буквами — в книге бытия! И пусть эта книга скрыта от наших близоруких глаз, пусть таится она в долине туманов, за семью воротами, пусть перепутаны ее страницы, дик и невнятен алфавит, но все же есть она, юноша! Светит и ночью! Жизнь наша, юноша, есть поиск этой книги, бессонный путь в глухом лесу, блуждание на ощупь, нечаянное обретение

Старый Петерс толкнул оконную раму — зазвенело синее стекло, вспыхнули тысячи желтых птиц, и голая золотая весна закричала, смеясь: догоняй, догоняй! Новые дети с ведерками возились в лужах. И ничего не желая, ни о чем не жалея, Петерс благодарно улыбнулся жизни — бегущей мимо, равнодушной, неблагодарной, обманной, насмешливой, бессмысленной, чужой — прекрасной, прекрасной, прекрасной.

«Если б ты совета спросила, я дала бы один, единый: не желай быть самой красивой, пожелай быть самой любимой».

Сосед — это ведь дело не простое, это не всякий-який, не прохожий, не калика перехожий. Сосед человеку даден, чтоб

— Ладно, — сказал Бенедикт. Бросил окурок, затер лаптем. — Хрен с вами, Никита Иваныч. Рубите хвост.