Мне было всего двенадцать лет, но никто не обратил внимания на мальчишку, стоявшего у дверей заправки с ружьем и бутылкой безалкогольного пива в руках.
Нет нужды говорить о том, как изменилась Америка после 1948 года. Если сейчас у дверей бензоколонки появится мальчишка с ружьем, то через несколько минут туда примчится Национальная Гвардия, и, вполне возможно, у нее будут к тому все основания. Может оказаться, что пацан стоит посреди кучи трупов.
— Зачем ты их убил? — спросят люди, как только пацана разоружат.
— Ненавижу физкультуру, — будет ответ.
— Ты хочешь сказать, что расстрелял этих людей только потому, что тебе не нравятся уроки физкультуры?
— Не только.
— Что значит, не только? Что ты хочешь этим сказать? Убито двенадцать человек.
— В «Макдональдсе» мне не долили соус на «Биг–Мак».
— Ты хочешь сказать, что стрелял в людей из–за того, что тебе не нравится физкультура? и потому, что в гамбургере оказалось мало соуса?
Пацан смутится — впервые после начала бойни — потом спросит:
— А что — по–вашему, этого мало? А если бы вам так? Поставьте себя на мое место, — будет долдонить мальчишка, устраиваясь на заднем сиденье полицейской машины и направляясь к досрочному освобождению из колонии, которое наступит ровно через восемь лет и семь месяцев.
Его выпустят из тюрьмы в двадцать один год — мужчину с младенческой физиономией и задним проходом в три дюйма диаметром.
— Стрелять с