Побелевшие нивы

Как шутил один мой знакомый, из апостольского чтения ему было понятно всегда только первое слово: «Братие!..» Шутка грустная, но, увы, справедливая.

Да если хорошенько подумать, то нам и нечем особенно гордиться. За свое почти тысячелетнее существование Русская Церковь в итоге дала миру небывалое в истории по атеистической направленности и агрессивности государство, которое до недавнего времени лишь устрашало остальной мир. Так что для нас, пожалуй, более приличествует покаянное настроение и тщательный анализ того, почему же мы, обладая таким возвышенным богословием, утонченным церковным искусством, сонмом мучеников и святых, утеряли Святую Русь и породили Советский Союз, только лишь в последние годы Божией милостью выходящий на пути нормального человеческого развития, причем не без помощи западных стран, где большинство христиан — католики и протестанты.

Когда же утверждается необходимость п о с р е д н и ч е с т в а священников вместо просто п о м о щ и и поддержки более опытного в вере, тогда утрачивается драгоценная близость Бога, дарованная в Иисусе Христе.

Говоря богословски, Богочеловечество Иисуса забывается, и Он становится лишь Богом, милующим, мудрым, но все же далеким от нашей человеческой участи, «слившимся» с Отцом. Монофизитство, некогда побежденное догматически на 4–м Вселенском Соборе, взяло реванш в богослужебном и церковном укладе.

Петр Иванов в своей книге «Тайна Святых» высказал очень интересную мысль о том, что столь пышный культ Богородицы является, следствием младенческого состояния Церкви. Ранняя первохристианская Церковь была взрослее, мужественнее. С приходом огромных масс язычников, не прошедших, подобно иудеям, многовековой монотеистической школы Ветхого Завета, Церковь христианская — этот Новый Израиль — как бы возвращается ко времени странствования народа Израильского в пустыне. История откровения уже ушла далеко вперед, а души языческих народов все еще находились и в значительной мере находятся в XV в. до н. э.

Дистанция от языческого жреца, приносящего в жертву идолам людей, до Терезы из Калькутты, оставившей благоустроенную жизнь и вышедшей на улицы огромного города подбирать умирающих в грязи людей, столь же велика, как от владельца каменного топора до биохимика, вводящего новый ген в хромосому бактерии.

Парадоксальным образом Церковь наша долгие годы проповедовала не столько об Иисусе Христе, сколько о Самой С е б е: проповедовала свой устав, предания, иконы, ритуалы, песнопения и пр. Имеем ли мы в таком случае право утверждать, что с нашей Церковью все в порядке, что кроме того, как сохранить «древлее благочестие», мы больше ни о чем и помышлять не должны? Не даем ли мы в этом случае ожидающим «хлеба жизни», наставления и духовной помощи «к а м е н ь вместо х л е б а»? Не становимся ли мы пастырями, которые пасут самих себя и десяток прибившихся к ним овец, в то время как миллионы их блуждают в горах? Не стоит ли нам повнимательнее прочесть слова, обличающие таких пастырей?

Наш церковный устав, то есть порядок совершения православного богослужения, сложился в средневековых византийских монастырях (в V—VII вв.), где богослужение было главным, а часто и единственным занятием монахов и имело в виду именно их, людей, ушедших от мира и посвятивших всю свою жизнь молитве и храму.

В настоящее время сложилась такая ситуация, что для вхождения в Православие необходимы либо психологическая установка, присущая пожилым женщинам, либо семейная традиция, не отвергнутая молодыми людьми, либо культурный уровень заметно «выше среднего». Поскольку молодежь из рабочих этого не имеет, она остается совершенно вне Православной Церкви, несмотря на то, что сейчас очень многие из них принимают крещение, как мужчины, так и женщины.

Как довольно точно сказал один священник, «нет в нашей Церкви ничего более соблазнительного, чем наши православные крестины».

В народе нашем произошла поразительная метаморфоза патриотического чувства: оно либо просто исчезло, атрофировалось, либо приобрело гротескные очертания нового мифа о Великой России, с бездумной идеализацией всего прошлого, ненавистью ко всем, думающим иначе, высокомерным самопревозношением перед другими странами и культурами. Патриотизм, как чувство, прежде всего, элементарной ответственности перед Богом за все то, что он поручил каждому из нас, призвав нас к жизни именно в это время и на этом месте, — такого рода «нормальный» патриотизм, одновременно уважающий других людей с их верованиями и идеологиями, непохожими на наши собственные, остается слишком неприметным.