Солдаты Афганской войны

Я заступил одной ногой на трап и оторвал вторую от земли. И как бы стараясь запечатлеть в памяти исключительность этого момента, отметил про себя, — Всё! Теперь Афган для меня навсегда уходит в прошлое. Едва ли когда-нибудь мне доведётся ступить на эту землю ещё раз.
Когда все зашли в салон и расселись, двери закрыли, и самолёт, не задерживаясь, поехал к началу взлётной полосы. Стремительный разбег, и самолёт отрывается от бетонки и резко берёт вверх. В эту секунду кто захлопал в ладоши, кто восторженно закричал:
— УРА!!! УРА!!!
Казалось, всеобщей радости не было конца. Наконец- то кончилась эта трудная дорога бесконечных испытаний. Дорога, тянувшаяся два мучительных года и казавшаяся вечностью. Наконец-то я покидаю этот осточертевший, жестокий мир Армии и лечу навстречу долгожданной свободе, навстречу нормальной Гражданской жизни! Вот оно и свершилось! Я сполна выполнил свой долг перед Родиной! Больше я не солдат, теперь я — свободный человек!
Но почему-то в эту минуту общего ликования сердце будто защемило от набежавшей безотчётной тоски. Вдруг мне стало грустно оттого, что приходится уже навсегда расставаться с этой необычной, сказочно красивой и древней страной: я не увижу больше эти величественные дворцы и мечети, и эти заснеженные горы; я не буду больше вдыхать этот чистый, пьянящий особым восточным запахом воздух; и не увижу больше этих бедно одетых, но очень доброжелательных и открытых людей. Всё это — самая яркая и незабываемая страница в моей жизни, и пришло время перелистнуть её в прошлое. И теперь она остаётся позади, остается только в моих воспоминаниях.
— Прощай Афганистан! Прощай чудесная страна! Прощай навсегда!

Теперь я мог быть спокоен, поскольку простые афганцы всегда были исключительно честными. Можно было совсем незнакомому афганцу дать деньги и попросить его купить что-либо в городе, и тот относился к таким поручениям очень ответственно: шёл в город, если было надо — торговался за тебя, приносил эту вещь и отдавал всю сдачу.

Подошло время отправки домой. Первыми нас покинули дембеля и роты разведки и прибывшие из Кандагара дембеля 3-го батальона. Я долго и внимательно всматривался в их лица, пытаясь увидеть что-то особенное в их взаимоотношениях — ведь они были на передовой и видели кровь и смерть. Но сколько я ни смотрел, ничего особенного не обнаружил: ни того единства и братства, которое по моим представлениям должно быть у людей, которые в течение этого огненного года находились рядом, ни суровой выразительности в лицах, ни взрослой серьёзности в поведении. Пожалуй, за исключением множества мелькающих орденов и медалей на кителях, их ничем нельзя было отличить от 1-го, или нашего 2-го батальона.
Среди дембелей разведроты я увидел своего “старого знакомого” — Карташова. Что ждёт его впереди? На гражданке он был насильник и преступник. А здесь, в армии, он оказался очень нужным и вырос до старшины разведроты. Участник кунарской операции, на его груди боевая награда, глядя на неё люди будут думать, что он — герой.

Советский воинский гарнизон в Кабуле значительно изменил жизнь и обычаи простых горожан. К примеру, до нашего пришествия воровство там было исключительно редким явлением. В сознании большинства населения такое просто в голове не укладывалось: взять чужое — значит нарушить заповеди Корана! И в ночное время духаны успешно охраняли маленькие замочки, которые у нас скорее годились для почтовых ящиков. Но с появлением наших войск они перестали выполнять свои функции, и их быстро сменили замки поувесистей.

Почти все офицеры ВДВ, что и говорить, внешне смотрелись просто великолепно: прекрасно сложены и подтянуты. Редко кто позволял себе небольшое отложение жирка, а вывалившийся живот встречался только у старших офицеров и то как досадное исключение. В своём большинстве офицеры-десантники были бодры, энергичны, накачены физически и всегда косились в ту сторону, где были женщины, при этом излучая взглядом здоровый интерес.
Хижняк, безусловно, знал толк в женщинах и давно разгадал все секреты их души. Он был твёрдо убеждён, что женщину может покорить только сильное и стройное мужское тело, а романтика — цветы и душевные разговоры — здесь ни при чём.
— Фигура у десантника должна быть такой, чтобы любая баба только и мечтала залезть под него! Так что дедам на физподготовке советую не сачковать — вам скоро домой!
Женщины, судя по всему, тоже кое в чём разбирались, и среди офицеров различных родов войск всегда выделяли десантников, отдавая им безусловное предпочтение. Даже здесь, в Кабуле, далеко не рыбном месте, где так остро ощущалась нехватка женской половины, почти все наши офицеры оказались пристроены. Проявляя незаурядную напористость, они активно теснили соперников и уверенно брали своё. А гордились своими любовными победами ничуть не меньше своих успехов на поле брани. По долгу службы мне не раз доводилось на своей БМДшке развозить на свидание офицеров.
Дальше всех, в чужой район, приходилось везти комбата, где он с кем-то встречался в шикарной столичной гостинице. В самом начале патруля мы везли его туда через весь город, а когда время патруля заканчивалось, увозили его обратно.
Почти единственным местом в Кабуле, где водились женщины, был медсанбат. Иногда, по ночам, Хижняк заглядывал туда — благо он находился по маршруту нашего патруля. И хотя Хижняк всех уверял, что там он просто играет в карты — никто ему не верил.

Участь Ковалёва мне никак не грозила, поскольку я был фанатичный и неисправимый сторонник того, что солдат должен обслуживать себя сам: заправлять за собой постель, мыть котелок, подшивать хэбэ, чистить сапоги, стирать портянки и выполнять прочие индивидуальные обязанности, не прибегая к услугам молодых. Так я и жил, руководствуясь этими принципами. Но, увы, авторитета мне это не прибавляло ни среди молодых — для них авторитетом был только крепкий дедовский кулак — ни тем более среди моих однопризывников-дедов, которые считали западло палец о палец ударить и поэтому тихо меня недолюбливали:
— Что ты из себя строишь? Не дед, что ли? Боишься молодого хлобыстнуть! Что, хочешь показать какой ты добрый? Как поедем на боевые, так один ты и уцелеешь — ты же ведь хороший! А нам, чуть зазевался, окажись молодой позади — получай пулю в спину! Да нахрена это надо? Вот ты их жалеешь, а они через полгода точно так же будут других др..чить, если не больше! Не так что ли? Не нами это заведено, и не на нас это кончится. Будь как все! Не выделяйся!
Видимо мои принципы не подходили для условий армейской жизни. Даже дембельский статус, гарантирующий спокойный распорядок, меня тяготил и угнетал.

Командир 3-го взвода нашей роты — старший лейтенант Свистунов — явно отличался от всех остальных офицеров. Ему было лет сорок пять, и был он человеком очень спокойным и мягким. То, что он в таком солидном возрасте всё ещё удерживался в лейтенантах, в моём понимании объяснялось в первую очередь его слабостью характера и предрасположенностью выпить. Во всяком случае женщины тут были ни при чём. Они не могли оказать губительного влияния на его карьеру, поскольку были ему абсолютно безразличны. А вот то, что он любил приложиться к бутылке — это точно. Впрочем, другие офицеры по этой части тоже дураками не были, закладывали — будь здоров, и ничего — вовремя ввинчивали очередные звёздочки в свои погоны и так же своевременно продвигались вверх по службе. Всё-таки главное виделось в другом — в его добром нраве. К солдатам он относился без особых строгостей, да и когда строжился, то это у него получалось совсем не страшно, и личный состав, видя что он простой, безобидный мужик, его не боялся. Свистунову вся эта служба и всё что творится у подопечных ему солдат было безразлично. Он был нетребователен и, естественно, благодаря этому обстоятельству, армейская карьера у него сложиться не могла.

Правда и в моё время среди дедов был один не похожий на остальных — его звали Иван — сержант из 1-го взвода. Хоть он и был на целых два призыва старше, но тем не менее часто выручал меня, тогдашнего черпака, сигаретой, зная, что меня ждёт от жлобов его призыва, если не достану им курево. Иван был высоким и крепким парнем со спокойным, уравновешенным характером. В отличие от других дедов к молодым всегда относился по- человечески: никогда не распускал руки и не заставлял работать на себя.

В одну из февральских ночей я находился в патруле на втором посту. Было довольно холодно И мы чтобы согреться натаскали отовсюду деревяшек и развели костёрчик. С нами были ещё двое афганцев — аскар и царандой. Афганцы тоже присоединились к нашей компании. И мы, активно используя язык жестов, наш скудный запас фарси и отдельные слова по-английски, разговорились о жизни. Как-то сам собой разговор перешёл в интимное русло:
— Духтар доре? (девушка есть?) — поинтересовались мы у царандоя — афганца средних лет. Он утвердительно закивал:
— Ханун. (Жена)
— Чан? (сколько) — продолжили мы, зная, что у мусульман разрешено многожёнство.
— Ду, — гордо разогнул два пальца царандой. Дальше мы узнали, что молодая жена, которой лет четырнадцать — хорошая, а старая, которой под тридцать — не очень. Потом преимущественно на языке жестов, он стал втолковывать нам, почему мужчинам необходимо иметь как минимум двух жён. Оказалось — одна (которая старая) должна тянуть всё хозяйство: убирать, стирать, готовить, а другая — его любить и больше ничего не делать.

О чём только ни болтали от нечего делать. Как говорится, — у кого что болит, тот о том и говорит. Но была у всех и любимая тема — помечтать, что будешь делать, когда вернёшься домой: кто строил планы устроиться на интересную работу, кто мечтал о том, как он будет беспробудно бухать, а один помощник гранатомётчика, всё своё будущее неразрывно связывал с пятиэтажкой женского общежития от швейной фабрики, которая стояла рядом с его домом:
— Первым делом подойду к общаге, брошу вещмешок на землю, вознесу руки кверху и заору, что есть силы:
— Ба-абы! Радуйтесь! Я приехал!!!