Все вещи мира

«Я видел мастурбирующих стариков в клубах расцвеченного пара...»

Сообщество
и вот они в переулке недалеко от северного
вокзала — 10 евро у одного, у другого 7
я их придумал когда слушал в москве
стихи об арабах и террористах когда
под корнями бульваров билось и расцветало
теплое техно ночного парижа, октябрьский
яд сквозняков
два мальчика из черной россии
в нелепых пальто, их левадийская грусть
и столица отчаяния над ними горит дождями
цветет в праздничных флагах, течет волокнистой
рекой — как описать их? двух гетеронормативных
мальчиков в центре парижа в потоках желания
чуждых для нас исключенных из экономики
секса?
заточки в карманах пальто, обрезы
в спортивных сумках — мы хотим чтобы так же
взрывались над нами каштаны пока мы едем
на лекцию в университет и в соседних дворах
поджигаем машины
и они подходят к дверям
плещется мир у них под ногами и клерки
разбегаются в стороны напуганы предстоящей
весной и они говорят: мы ни о чем не жалеем,
черные слезы маркса и арафата заставляют гореть
наши сердца —
и когда приезжает полиция
дождь идет, водостоки забиты листвой —
их кровь уносят сточные воды и выстрелы
отзываются в нашей москве где уже выпадает снег
и на поэтических чтениях все меньше народу —
и если мы собираемся у электротеатра или идем
в новый крафтовый бар то кто-нибудь спросит
как же случилось что здесь мы стоим пока пласт
за пластом движется время под холодной тверской
и на кутузовском там за мостом в оранжевых
вспышках дорожных работ асфальт раскрывается
высвобождая всё то тепло что мы тогда потеряли?

«Ночью к тебе постучится огромный двадцатый век...»
ночью к тебе постучится огромный двадцатый век
в гирляндах синеющей гари с углями в черных глазах
в одежде защитного цвета дышащей дымом болот
в пыли тверского бульвара обволакивающей ладони
проникающей прямо в сердца
коммунисты националисты в животе у него звенят
а в глазах отсветы патрулей, фалангисткие колоски
алонзанфаны красных бригад, арафат форсирующий
иордан, осаждающий бейрут и дождливым летом
двадцать шестого восходящий вверх тополиный пух
слуцкий на фронте, его брат возглавляющий моссад
им обоим поет лили марлен и они покачиваются в такт
и осколки песен как осколки гроз оседают на крыши москвы —
однажды к тебе постучится огромный двадцатый век
в тихом свечении ночи он спросит на чьей же ты стороне?
ты повторяющий лорку на стадионе в сантьяго пока тело ее
соскальзывает в ландверканал, пока лисы и сойки тиргартена
прижимаются к телу его и над каспийским морем открывается
в небе дверь и оттуда звучит ва-алийюн-валийю-ллах — ты
оттесненный омоном на чистопрудный бульвар по маросейке
бежишь мокрый от страха и от дождя и пирамиды каштанов
разрываются над тобой над туманным франкфуртом
оглушенным воздушной войной и сквозь сирены
и отдаленные крики движется он разрезающий
влажную ночь — твой последний двадцатый век

был в сараево во время великой войны...»
я был в сараево во время великой войны
среди гудящих вспышек своими глазами
видел финские сосны татарские степи
средиземноморский мокрый песок
видел как солнце садится над тускнеющей
эспланадой
эти фразы меня беспокоят когда я иду
по москве — в тонкой пленке бульваров
проворачиваются фонари, я смотрю на тех
кто рядом идет и меня беспокоит огонь
их фаллических ног, их настоящая жизнь
сцепления их голосов
и то как в этнических чистках пропадают
большие миры и переулки вспухают почвой
после дождя и танки едут по улицам а тебе
хочется спать завернувшись в сирию и ливан
в афганистан и белудж обороняя рвы
отстреливаясь из-под песка
и вместе с дымом соцветий я снова расту
пышным огнем сквозь слюдяную ночь
и дождь как в начале модерна смывает
меня — в осень ислама к скоплению волн
и корней где горы не знают снéга и ли́ца
скрывает туман
я видел мост протянутый над горной рекой
надорванный ветром или прицельным огнем
скользящий к нему автобус и побережье где
они продают кислоту среди скрученных ветром
домов и за плечами их медленно нарастает
громада песка

«Подвела так часто бывает тяга...»
подвела так часто бывает тяга
к запаху проскользнувшему
водорослей протянувшихся
под обтянутым пеплом мостом
и в сожженной траве потерялись
просыпались эти частицы
шершавые — не собрать не связать
оседающим берегам
так и запах тот растворился
но живут и в протоках дымятся
проходящему приоткрываясь
искрами в мерной листве
где ворота воды опрокинуты
в окаменевшие шлюзы
и стеклянная кладка речного
вокзала поднимается из песка
там стоят поэты над гладкими
берегами и доносится шорох
разворачивающегося шоссе —
о чем говорят они в полутьме реки?
о поднимающихся цветах удушающих
травах о великой цисгендерной
любви нет об охватывающей их
тоске о расщепленных капитализмом
сердцах о влажном дыханьи метро
спутанных им волосах обо всем
что трется о майский воздух что
оседает на коже и разрывается пылью
над страшным третьим кольцом —
я буду с ними праздновать это
время в цветении канонад в буйном
распаде вещей где дрожат на ветру
красные флаги где мы движемся
в робкой толпе и над нами горит
как в девяностых листву выжигая
последнее солнце москвы

кто знает откуда

эти штандарты откуда несется

через просветы день и обнимает

замерзших раздавленных всех

сквозь твои

рассеченные пальцы к нам вернется

весна как мы ее знали разгораясь

в пожарных огнях над хрустящей

землей

и думаем — океан это вовсе не то, но насыщенный мрак

самолетов и звуки ночной тревоги

яблоки падают за окном как головы
врагов пророка утрамбовывая землю
вылетающую из-под них мокрыми
гроздьями и откатываются в сторону

И герои моих стихов совокуплялись с молодыми поэтами,
истекая выдыхая выталкивая из себя колонии микробов из которых мы все состоим, что делают нас людьми —