Приключения Оги Марча

Надежды, это неистребимое зло из ящика Пандоры. Уверенность в особом предназначении, в судьбе, за которую стоит пострадать. Иными словами, стремление преобразиться в плавильне, где куются избранные. Но кто попадает в такую плавильню? Неизвестно.

Пусть лучше он окажется гением. Потому что если это не так — значит, я плыву в одной лодке с маньяком.

Одни всегда знают, чем собираются заняться, а другие — никогда. Конечно, мне еще повезло, что я поэт. Я часто думаю: а чем бы занимался, не будь я поэтом, кем бы стал? Политиком? Но видишь сам, к чему привела Ленина его неустанная работа и одержимость политикой. Профессором? Слишком уж кабинетное, бескрылое существование. Художником? Но в наши дни, кажется, никто уже не разбирается в их мазне. А когда я пишу пьесу в стихах, все мои персонажи получаются поэтами.

За год до Мексики, когда Мими попала в беду, Кайо Обермарк сказал, что это наш общий удел — все мы неизбежно разочаровываемся в своем выборе. Возможно, разочарование происходит уже на стадии выбора, поскольку для завершения его и полноты удовлетворения требуется известное мужество, нужны силы, а люди слабы и порывы наши недолговечны. И потому мы не довольствуемся достигнутым и не ценим того, что имеем. О, какже презирал я за это себя и других, как злился и негодовал! «Какая мерзкая рабская психология, — думал я, — вот трусы паршивые!»

Остерегись! Будь предусмотрителен, глупец! Ведь ты всего лишь песчинка, крохотный кусочек металла, высыпанный вместе с другими на магнитное поле и притягиваемый полюсами. Что бы ты ни делал — ел, спал, работал, — тобой управляет закономерность, которой ты не можешь противиться и подчиняешься слепо и покорно. Зачем же множить путы? Зачем кидаться в водоворот, стремиться туда, откуда следовало бы бежать, если это неизбежно иссушит тебя, исказит черты, искрошит зубы? Беги!

Прояви мудрость, исчезающую, когда человек самонадеянно выбирает одинокий путь под гнетом неизбежных страхов, владычествующих в этом мире. Они не дадут тебе передышки, наши истинные хозяева, не пощадят. Скольких они уже согнули и подчинили, скольких обезличили и наметили себе новые жертвы!

мог согласиться с ней, не представлял себе жизнь застывшей, как бетон, не считал, что в ней отсутствуют моменты чистой радости, не иллюзорной, позволяющей на время забыть о постоянных разочарованиях и неизменной боли — смерти детей, утрате возлюбленных, друзей, смысла и цели, — забыть о старости, одышке и впалых щеках, седине, дряблой груди и беззубых челюстях, и — может быть, самое невыносимое — отвратительной черствости души, жесткой и бесчувственной, образующей как бы второй костяк, поскрипывающий чем дальше, тем больше, а ближе к финалу — с оглушительной громкостью.

Тоска была в душе — не в мозгу, и раздражение от незнания, что тебе может помочь, хотя ты согласен на все условия.

Я не мог питаться энергией большой звезды, то есть, поглощая отраженный свет, стать солнцем и струить свои лучи на людскую толпу — не обязательно греть, но излучать то, что Плутарх называет «сиянием». Стать нужным — да, это замечательно, но не сыном Феба. Об этом и мечтать нечего. Никогда не пытался прыгнуть выше головы. Во всяком случае, если кто-то вроде Клема хвалил и подгонял меня, я пропускал слова мимо ушей. Я сам мог оценить себя. Порой ошибочно, но с этим я справлялся.

— Зачем тебе нужно, чтобы я с тобой соглашался? Если ты сам себе веришь, какая разница, что думаю я?

Падилла поднял скандал из-за Мерца: книга громадная, а заказчик с исторического факультета давно ее ждет.

— Возьми мой читательский билет и закажи ее в библиотеке, — говорил он.

Но для меня это были разные вещи. Одно дело — есть свою еду, а другое — просить подаяние: даже если калории те же, организм усваивает их по-разному.