Черная пыль

— Ты... увидел будущее?

— Да.

— И ты здесь... из-за меня?

— Не «из-за», а «ради», — прошептал Арсений. — Я здесь. Ради тебя.

Антон отстранился немного и, обхватив ладонями его лицо, завороженно посмотрел ему в глаза.

— Ты сумасшедший, Арсений.

Тот долго ничего не говорил, лишь смотрел на Антона точно так же — будто никак не мог насмотреться; будто не было, кроме него, больше никого на свете.

— Думаешь? Прям всё плохо, да?

— Ага, — кивнул Антон, еле сдерживая улыбку, и наклонился ближе. — Просто псих. И удивительный. Но больше псих.

— Не сейчас.

— Что «не сейчас»?

— Целоваться будем не сейчас.

— Дурак, — фыркнул Антон и просто прислонился лбом к его лбу. — И что, ты не разочарован? Мной.

— Ну, — задумчиво протянул Арсений, — честно говоря, пару раз кое-какие сомнения возникали, особенно когда я увидел, как ты с ножа жрёшь...

— Дурак, — повторил Антон, уже смеясь.

— Неправда. Я умный. Поэтому не разрешал себе влюбляться в тебя раньше, чем мы встретимся. Чё ты ржёшь, замолчи. Так и решил, мол, и чё, что сосались, это ещё ничего не значит. Вот встретимся — и решу.

— Чё решил в итоге?

Арсений посмотрел на него тепло-радостно — и шкодливо, как умел только он.

— У меня не было шансов. Уши твои увидел живьём, и всё. Был пацан, и нет пацана.

— А почему раньше не сказал, пацан, блин?

— Потому что знал, что скажу сейчас. Да и вообще, раньше это всё звучало бы как ёбаная хуйня. «Привет, лопоухий мальчик, ты меня пока не знаешь, но я видел, как мы сосёмся возле реки».

— Да, действительно хуйня какая-то, — Антон уже сам улыбался широко, — особенно про «лопоухого мальчика».

Они переглядывались ещё секунду, а потом, уткнувшись друг другу в плечи, заржали вместе.

— Давай купаться?

— Тут воды мне по щиколотку, Арс.

— Да пофигу. Она же не радиоактивная?

— Узнаем позже.

— Что ж... Карпе диэм, или как там. Раздевайся, чё встал, — сказал Арсений и принялся стаскивать с себя одежду.

Антон последовал его примеру и, раздевшись до трусов, шагнул в прохладный поток.

Воды действительно оказалось почти по щиколотку, так что плавать никто не стал: они просто умылись и уселись на берегу, а Антон и вовсе лёг прямо на камни, вытянувшись во весь рост.

Арсений всё ещё копошился возле воды: сидел на корточках и смывал с себя кровь. Антон приоткрыл глаза и, подложив руки под голову, начал рассматривать его крепкую спину с красивыми, вырисовывающимися под кожей гибкими мышцами. Захотелось их потрогать, широко огладить всей ладонью, и, призадумавшись на секунду, Антон решил — почему бы, собственно, и нет. Он тихо приподнялся и, придвинувшись к Арсению, положил руки ему на плечи.

— Ох, ты ж... — выдохнул тот, как только пальцы Антона сжались и тягуче заскользили по мышцам. — Погоди, дай я хоть... — Он шумно втянул воздух сквозь зубы, когда рука начала мягко массировать загривок. — Уф-ф… Хоть кровь смою.

— Давай я.

Антон устроился перед ним и, намочив ладонь, начал аккуратно смывать кровавые разводы с его груди. Арсений сидел послушно, как ребёнок, кот

Тяжело дыша, Арсений оторвался от его губ.

— Ну ладно, хорош, у меня сейчас встанет.

— Это нормально, так иногда случается.

Антон — коварное хулиганьё — плавно потёрся твёрдой ширинкой о его пах и жарко скользнул губами к шее.

— Шаст, блядь... — выдохнул Арсений, машинально запрокинув голову, хотя делать этого уж точно не стоило: Малой тут же сладко впился в кожу и оставил на ней влажный, горящий след. Арсений титаническим усилием воли опять попытался отстраниться и слабо упёрся руками ему в грудь. — Всё-всё-всё, брейк, стоп, харэ, окстись, блядь, Шаст...

— Своим «блядь, Шаст» ты вот вообще не помогаешь, — прошептал Антон, касаясь губами его уха и разгоняя по коже волну мурашек.

Он легонько подцепил мочку зубами и сразу прошёлся по ней языком. Арсений измученно заскулил.

— Пожалуйста, давай доберёмся до цивилизации, и тогда сделаешь со мной всё, что захочешь.

— Прямо всё?

— А в футбик с тобой можно будет погонять? — спросил Малой, не меняя свой сексуальный шёпот. — Жопски по футбику соскучился.

Граф закатил глаза.

— А потом мы закажем пиццу и сядем рубиться в приставку, пока не умрём в один день, да?

— Ну-у, иногда, наверное, прерываясь на потрахаться.

— У тебя как-то совершенно по-дебильному приоритеты расставлены.

— Пиздец ты глазастый, конечно.

— Это чтобы лучше видеть тебя, — дурашливо подмигнув, процитировал Арсений, а потом жестом подозвал Антона к себе. — Иди сюда, надену.

— После начался настоящий ад. Я даже не думал, что всё так будет. Пациенты умирают... часто, от этого никуда не деться, и с этим приходится как-то жить. Но с ней... всё было по-другому. Я как будто с катушек съехал, и моя жена... Она не выдерживала, у нас начались проблемы ещё тогда. А потом... пришёл Владимир. Как будто из ниоткуда появился. Начал угрожать мне. И даже не судом, не лишением лицензии. Он сказал, что доберётся до всех моих родных. И это были не простые угрозы, Шаст, врачам, блядь, на своём веку столько проклятий приходится выслушивать, но тут... Это было что-то по-настоящему страшное. Он звонил по ночам. Мы сменили номер, но он каким-то образом узнал его. Я уволился. Я не знал, что делать, и Алёна уже на грани была. Я уговаривал её уехать, но она... подала на развод. А потом действительно уехала. Я её не винил, ей было страшно, и я... совсем тогда крышей двинулся. Ночами, блядь, не спал, под дверью караулил, всё думал, что он сейчас придёт за мной. Но ничего не происходило, и… В какой-то момент мне вдруг стало так всё равно. Я просто устал от всего. Вымотался настолько, что… Не знаю. Просто было плевать. И в один день решил окончательно, на полном серьёзе: да нет, это какая-то бредятина, он мне ничего не сделает. А даже если и сделает, то… плевать. В ту ночь я впервые за полгода спал спокойно. Так крепко, Шаст, как, наверное, даже дети не спят. И... — Арсений сглотнул подступивший к горлу ком, — он пришёл. Не один. Их было четверо. Они взломали дверь, скрутили меня. Вырубили, затолкали в машину. В багажник, блядь, Шаст... И увезли. Я когда очнулся по дороге, думал — всё, щас закопают где-то в Ленобласти, и никто меня не найдёт никогда. Помню, почему-то за маму тогда переживал больше всего. Что, мол... сына похоронит, постареет раньше времени, красоту свою испортит. — Арсений усмехнулся. — Но они... Не знаю, Владимиру, наверное, казалось недостаточным просто убить меня. И они приехали... сюда. Договорились с вояками, кордон прошли, выбросили меня из тачки через сто метров. Владимир мне ствол дал с одной пулей. Сказал...

Они с Серёжей вдруг замерли и очутились посреди поля, поросшего молодой, сочно-зелёной травой; Антон никогда прежде не видел в Зоне такой яркой травы.

А потом он заметил его — свечение в самом центре, откуда-то из-под земли. Голубоватое, мягкое, почти как те короткие всполохи, которые он уже видел, только ярче. Догадка, слабо трепыхавшаяся всё это время где-то на краю сознания, сейчас окрепла окончательно, стала осязаемой.

— Это был ты. Тогда, в поле и возле института, это был ты.

— Пойдём поближе.

Они не подошли — как будто подплыли к свечению, и Антон увидел воду, прозрачную, слепящую своей чистотой, обрамлённую россыпью ровных, чёрных камней.

— Мы с ним связаны, — сказал Серёжа, и Антон почувствовал, как по их переплетённым пальцам заструилось тепло: Серёжина рука словно враз стала крепче — и реальнее. — Я так хотел увидеть тебя... что, кажется, не смог без этого спокойно умереть.

Он смотрел вниз, на поток Ручья, мирно переливавшийся кристальной прохладой.

— Ты не должен был приезжать сюда, Антош. Ты не должен был ехать за мной. Я бы ни за что не позволил тебе искать меня здесь. Я не мог допустить, чтобы...

Он вдруг запнулся, но Антон неожиданно даже для самого себя договорил за него:

— Чтобы я не успел.

Серёжа не ответил — лишь сильнее стиснул руку Антона, всё ещё не поднимая глаз. И в этом молчании была вся их горечь — общая, одна на двоих. Горечь, которую им больше не с кем было разделить и которую теперь они ощущали физически — друг в друге.

— Ручей дал мне время. И я ходил, ходил, ходил. Везде, где позволяла связь. Тебя искал, знал же, что всё равно приедешь, дурёха.

Это прозвучало так тепло, как умел говорить только Серёжа, и Антону на мгновение показалось, будто они снова очутились в солнечном Владикавказе, в родной казарме — сидя друг напротив друга, со смехом вспоминая очередной прошедший день и строя планы — безусловно, наполеоновские — на будущий.

— Сколько... — с трудом произнёс он, — у нас времени?

Серёжа вновь промолчал. А затем вдруг обернулся к Антону и, оказавшись совсем близко, заглянул ему в глаза.

— Есть кое-что важное, что ты должен знать. Послушай внимательно, хорошо? Запомни это.

Он смотрел серьёзно как никогда, и Антон замер под этим взглядом, окончательно растеряв все слова.

— Его спасти надо, Тош. Он тебя ждал всё это время, сам даже не знал ещё, но ждал. Ты ему нужен. А он тебе. Вы теперь вдвоём. Понимаешь меня? Возьмите камни и уходите отсюда как можно скорее, пока они не перестанут работать. Вам больше незачем здесь оставаться. — Он помолчал немного и добавил тише: — Мне Руслан говорил... «Сталкер — как сапёр, ошибается один раз». Я ошибся. Я очень сильно ошибся, Антош, и... погубил столько жизней. Пусть хотя бы две получится спасти.

Карие глаза, большие и мягко-ласковые, как у лани, были переполнены сожалением — и надеждой. Всегда — надеждой. Антон заглядывал в эти глаза, совсем такие же, какими он их помнил, — и больше всего на свете боялся теперь, что видит их в последний раз.

Представился Лазарем. Кое-как уговорил их пустить на ночлег. Скрутили, позвали главаря (Белый его прозвище), и он… Не знаю. Я с ног валился и, видимо, выглядел хуже чем можно представить. Так что, кажется, он меня просто пожалел. Позвал второго, Тима, и они долго переговаривались. А потом сказали своим ребятам накормить меня и проводить в казарму.
Утром Белый вызвал к себе и устроил допрос. Тим тоже был и ещё какой-то высокий парень, не то бурят, не то казах, кликуху не знаю.
Наплёл им, что я сталкер, но потом почти всё выложил, как есть. Про Владьку рассказал и про то как мы потерялись. Пока говорил, Белый всё время просто молча смотрел. Нехорошо так смотрел, словно не поверил. Но не сказал ничего. Плевать. А ещё...

Чёрт, кто-то идёт. Позже.

9 сентября, 10:17.

Я не знаю, где я. Наш вертолёт попал в воздушную аномалию и потерпел крушение. Все ребята погибли сразу же, кроме нас с Владькой. Я каким-то чудом уцелел, а ему сильно разворотило ногу. Приборы не работали, но мы всё равно кое-как выбрались, запустили сигнальную ракету. А потом... а потом пришли они. Эти монстры... Они его... Я... ничего не смог... Они... прямо у меня на глазах... Я... до сих пор слышу его крики... У меня не было оружия... Я ничего не смог...

(неразборчиво)

... вперёд. Бежал очень долго, а потом уже под ночь оказался здесь, возле какого-то водоёма. В темноте он светился голубым светом, как будто его со дна лампочки подсвечивали. Мутанты отстали. С того дня больше никого не видел. Уже вторые сутки боюсь пошевелиться. Очень хочется пить. Очень страшно. Я не знаю, что делать.

Он пролистал блокнот дальше и вдруг наткнулся на страницы, мелко и плотно исписанные карандашом. В верхнем углу первой стояла дата, и, увидев её, Антон замер с широко распахнутыми глазами. Сердце заколотилось как бешеное.

Август.

***

5 августа, 00:17.

Я не надеялся. Просто хотел, чтобы он знал.
А он ведь знал…

6 августа, 23:34.

Как будто завтра начнётся. Вспоминаю, как мать водила меня в церковь давно, ещё в детстве. Молись, мам, за всех нас.

25 августа, 23:17.

Не знаю зачем пишу, но наверное рехнусь, если не сделаю этого.
Я на границе чернобыльской Зоны отчуждения. Вчера меня и ещё семерых ребят из роты (Владьку, Комара и других, имена не знаю) забрали из тбилисского госпиталя и привезли сюда, на «кордон». Никто ничего не понимает, главный до сих пор не появлялся. К нам зачем-то приставили старлея, но он тоже молчит.
Антона я не видел с девятого числа, мы потерялись в Цхинвале и… я... я понятия не имею, что с ним. Где он. Никто ничего не знает. Звонить не разрешают даже домой.
Блядь, не прощу себе, если с ним что-то…
Про Дашку и думать страшно.

26 августа, 20:43.

Тьма. Всё, что он видел перед собой, — беспросветная, бесконечная, пустая тьма. Звуков тоже не было — его как будто окружал сплошной вакуум, холодный и такой же бесконечный — не выбраться.

— Малыш, просыпайся, — нежно позвал его кто-то мягким, до боли знакомым голосом.

— Что?.. Что случилось?

— Чш-ш-ш… Всё хорошо.

Впереди появилось бледное, совсем слабое голубое свечение. Оно начало приближаться, плавно нарастая и почему-то едва уловимо обволакивая теплом.

— Испугался, маленький? Не бойся, всё позади, — ласково произнёс бархатистый голос, и Антон наконец узнал его.

— Серёжа?..

— Тебе пора просыпаться, Антош.

— Я что, умер?

— Нет, конечно же нет.

— Серёж, мне страшно…

— Я знаю, малыш, знаю. Ты должен быть храбрым. Ты очень храбрый.

— Где мы? Почему я тебя не вижу?

— Тебе нужно возвращаться к Арсению. Он там с ума сходит, ты его здорово напугал.

— А как же ты?

— Маленький мой, хороший… Я люблю тебя.

— Серёж, не уходи.

— Тебе пора, малыш. Просыпайся.

— Нет!

— Я люблю тебя, слышишь?

— Не уходи!

— Открой глаза.

— У тебя имя есть?

— Ебётесь в ср-раку? — внезапно выдал зомбак, глядя на переплетённые пальцы сталкеров.