Архив барона Унгерна

Суть происходящего такова: толпа, завладев миром, переделывает его сообразно со своими потребностями, представлениями и — о боже! — вкусами. Массы узурпируют реальность! Просвещенная Европа, бросавшая из окон экспресса мимолетные взгляды на плоды народной культуры, ныне ошарашена тем, что стала всего лишь частью сельского пейзажа, где все сотворено руками простых (средних) людей.

Мы находимся на краю обрыва, а с этой точки открывается неплохой обзор, к тому же перспектива небытия удивительным образом стимулирует интеллект, который в минуту роковой опасности стряхивает с себя все лишнее и удивительно ясно осознает чистую суть мироустройства. Порой мысли человека, всматривающегося в лица целящейся в него расстрельной команды, являются единственными подлинными мыслями за всю его жизнь. Вообще, жить — означает чувствовать себя гибнущим, с этой точки зрения момент смерти всегда предварен моментом рождения.

Искусство, продолжая оперировать философскими категориями, сохраняет сакральную функцию — оно остается высшей формой осознания абсолютного.

Младые дни, что ваше мне вино,
Утехи неги, расставанья слезы?
Не потревожат обольстительные грезы
Бесстрастный ум, смирившийся давно.

Иосиф Ильич был полон энтузиазма, ожидая начала строительства, и это неудивительно, ведь несмотря на свой пролетарский статус, он ни одного дня в жизни не работал. Не то чтобы он пренебрежительно относился к физическому труду или брезговал коллегами, а просто... Ну, как-то не доводилось ему работать. Жил он за счет пособий по бедности и благотворительных акций, но искренне тянулся к настоящему труду. В Европе он утешал себя мыслью, что гнуть спину на капитал все равно дело бессмысленное, а в Советском Союзе, работая на себя, отдавшись во власть свободного труда, он наконец реализует свой пролетарский потенциал

Его карьеру нельзя назвать блистательной, она скорее походила на вялотекущий хронический артрит.

В 1908 г. барон Унгерн продолжал феерическое шествие по столичным салонам. Непрекращающийся грохот аплодисментов разрушал штукатурку атласных гостиных и раскачивал массивные золоченые люстры, зеркала покрывались копотью от едкого табачного дыма, а вековые персидские ковры расцвечивались струями бархатных вин, пролитых десятками мужчин и женщин в минуту нервной слабости, вызванной глубоким эмоциональным переживанием. Барон блистал, и наслаждению толпы не было предела.

А какое место занимает в этом обществе плагиатор? Он — изгой, его литературный путь сопровождается высокомерным презрением окружающих, он слывет бездарностью, неспособной на самостоятельное творчество, участь его прискорбна. Между тем плагиат — древнее искусство, берущее начало в античном мимесисе, — проявляя воистину флагеллантское терпение, одаривает хулителей такими бесценными шедеврами как набоковская «Лолита» или «Слово о полку Игореве» Мусина-Пушкина. Незавидность положения плагиатора несправедлива и нелогична, поскольку литература сама по себе есть мистификация, а подделка — это мистификация мистификации, следовательно, литература во плоти.

Главный герой последней части нашего повествования — Бронислав Каплер — в общем и целом мог бы олицетворять собой расхожий образ «среднего» человека, ничем не примечательной личности: в детстве — типичный двоечник, в студенческой юности — неуравновешенный алкоголик и неудавшийся поэт.