Говорит и показывает Россия

В истории есть предрасположенность, но нет неизбежности. Единственная постоянная черта российской истории – ее полная непредсказуемость. Как сказал однажды Егор Гайдар, описавший гибель советской империи, большие перемены происходят позже, чем мы думаем, но раньше, чем мы ожидаем. К чему приведут попытки удержать Россию в прошлом, как она будет выглядеть и что будет говорить в будущем – знать не дано.

Особенно ярко этот поколенческий сдвиг проявился весной и летом 2017 года, когда на призыв Навального выйти на улицы откликнулись те, кто родился в 2000 году, год прихода к власти Путина.

Для поколения их внуков таким событием стало подавление протестов 2011–2012 годов и последовавшие за ним введение войск в Украину и аннексия Крыма. Их травма – это та же травма неосуществленной модернизации страны. Их расхождение с путинизмом носит не экономический и даже не политический, но в первую очередь этический характер. Они выступают против коррупции, “басманного правосудия” и войны не потому, что это портит “инвестиционный климат”, а потому, что это безнравственно и лишает их будущего.

Трамп, объявивший войну ненавистной ему либеральной элите, ярко демонстрировал то, что Путин внушал многие годы российскому народу: все разговоры о либеральных демократических ценностях – это лицемерие, а в основе всего лежат шкурные интересы правящего класса. А если так, то Россия ничем не отличается от других “цивилизованных” стран, просто их лидеры умеют лучше прикрывать свои интересы политкорректными словами о свободе.

Если в советские годы Америка была символом свободы, то теперь она использовалась как пример безнаказанности и вседозволенности.

В начале марта 2016 года Путин заявил о выводе российских войск из Сирии – таком же внезапном, как и вторжение туда. В реальности войска оставались в Сирии, но телеканалы трубили победу и показывали ликующие толпы россиян с триколорами и женщин в кокошниках и народных костюмах, встречающих российских летчиков хлебом-солью. Победа “добра над злом”, как ее описывали телеканалы, сопровождалась масштабной пиар-акцией. Оркестр Мариинского театра во главе с дирижером Валерием Гергиевым и в сопровождении российских и иностранных журналистов прилетел в Сирию и устроил концерт в древнеримском амфитеатре в Пальмире, где за год до того исламские террористы казнили 25 человек. Звуки разрывающихся снарядов сменились музыкой Баха и Прокофьева. Шоу показывали по телевизору – совсем как открытие олимпиады. Путин по видеосвязи благодарил музыкантов, среди которых был и Сергей Ролдугин – друг Путина, выведший, согласно “панамским бумагам”, два миллиарда долларов на офшорные счета. Трудно было себе представить лучшую иллюстрацию путинского правления.

Война в Сирии, проявившая слабость американской позиции, представляла идеальную возможность для Кремля. Официально Москва заявляла, что сражается с исламским государством ИГИЛ, запрещенным в России; в реальности бомбы падали на всех, кого поддерживал Запад.

В то же время после двухлетнего военного сериала о русскоязычных повстанцах Донбасса, борющихся против украинских “фашистов”, захвативших власть в Киеве, телевидение не могло вернуться к картинке мирной и спокойной жизни. Не могло оно и переключиться на внутреннюю повестку, поскольку это бы неизбежно обнаружило разрыв между нарастающими экономическими и социальными проблемами и телевизионной пропагандой “могущества державы” с ее “великими свершениями”.

Бомбардировки Сирии были первыми военными действиями российской армии за пределами постсоветского пространства после ввода войск в Афганистан в 1979 году.

Как наркоделец, телевидение эксплуатировало слабости и желания людей, потакая и обращаясь к худшим человеческим инстинктам и формируя зависимость от агрессии. Российская пропаганда работала именно потому, что люди хотели в нее верить. Причем многих из тех, кто испытывал такое желание, никак нельзя было назвать бедными и невежественными: напротив, они были весьма состоятельны и хорошо информированы. Опросы общественного мнения показывали, что почти половина населения России осознавала, что Кремль лжет всему миру об отсутствии российских войск на Украине, но одобряла эту ложь, видя в ней признак силы. Больше половины россиян считали, что СМИ имеют право искажать информацию в интересах государства. Главная задача информационной войны состояла в том, чтобы убедить население, будто все думают одинаково, создать страх оказаться в одиночестве, назвать морок мороком.