Музы слышны. Отчет о гастролях «Порги и Бесс» в Ленинграде

Поверьте мне, сэр, русские знают о негритянском вопросе не меньше вашего, и им на него абсолютно наплевать.

Интересно, — размышляла вслух миссис Сульцбергер, — русские такие ужасные, потому что их всегда били? Или их всегда били, потому что они такие ужасные?

— Солнышко, нельзя же быть “гала”, если на тебя все будут пялиться, — заметила миссис Гершвин, усыпанная брильянтами, которые сверкали так, что казалось, она двигается под светом юпитеров. — Хотя, честно говоря, русским очень не помешало бы поглядеть на нарядных людей. Ходить в таком виде просто непростительно. Когда мы только приехали, мне было их жалко, но теперь…

— Интересно, — размышляла вслух миссис Сульцбергер, — русские такие ужасные, потому что их всегда били? Или их всегда били, потому что они такие ужасные?

— Да, — сказала миссис Гершвин. — Я точно такого же мнения.

— Вообще-то, — сказала миссис Сульцбергер, уроженка Греции, и ее умные глаза заискрились средиземноморским лукавством, — вообще-то русским не помешало бы поглядеть на прилично одетых людей. Ходить в таком виде просто непростительно.

— Точно, — подтвердил посол. — На этих ребят нельзя рассчитывать, пока они не войдут в дверь. Ни на одного. А если они сами устраивают прием, то приглашают в последнюю минуту. Когда известно, что в Кремле будет большой сбор, весь дипломатический корпус освобождает вечер, сидит и ждет — вдруг позвонят. Бывает, сел обедать — а тут звонок. Приходится все бросать и бежать. Слава богу, хоть наряжаться не требуется.

Когда молчат пушки, музы слышны.

Передачи состоят из последних известий, музыки и “мыльных опер”, пенящихся пропагандой.

Откроешь окно, нальешь себе виски, — он как будто заново переживал все это, — сидишь в одном белье, пьешь виски и слушаешь радиолу на полную громкость. И знакомая есть. А то и две. Какая-нибудь да забежит.

В этом их соцреализме ни капли реализма. Вчера вот разговариваю с одним русским — не буду называть, из тех, с кем мы познакомились, — так он сует мне записку. Просит позвонить его сестре в Нью-Йорке. Потом встречаю его на улице. Отвожу в переулок и говорю: “Что здесь, черт побери, творится?” А он отвечает: “Все в порядке, но лучше не высовываться”. Все в порядке, только он мне записки сует! — Вольферт прикусил курительную трубку и покачал головой. —

Ни капли реализма. Сплошная клаустрофобия.