Скрепленное

российской культуре всякий намек на войну, на военное положение, на мобилизацию имеет совершенно особое и несравнимое с большинством стран мира значение: Россия – единственная из крупных государств, общество которого имело долгосрочный опыт войны вне авторитарного или тоталитарного государства. При всей трагичности гражданских войн и войн, ведущихся демократичными обществами, они нередко генерируют не только долгосрочные психологические травмы, но и набор ограничений, которым общество оперирует после более или менее свободного осмысления происходящего. Полагаю, отчасти это объясняет устойчивость советского режима в 1921—1929 годах.

исторические аналогии, концепции прошлого, сама наша история нужны нам для того, чтобы понимать настоящее более полно, более объемно и более сложно. А значит, и более честно: если и возможен какой-либо русский мир без кавычек, он может строиться только на таком основании. История постоянно верифицируемая, история, которую на всю глубину ее веков перепроверяют, в которой ежеминутно сомневаются и которую постоянно отыскивают – это то, из чего можно строить будущее. История, в которой не сомневаются, история окончательно верная, история в единой и точно известной версии – это дорога в ничто.

мы просто не думали, что Советский Союз может умереть вот так и жить после смерти.

Венедикт Ерофеев мечтал о стране, где нет места подвигу, где все малодушны, где все делается печально и неправильно.

А правдоподобна ли наша нынешняя жизнь – стремительное, виданное немного где в мире богатство, приобретенное неожиданно, с совершенно не готовым ни к чему подобному обществом и совершенно обалдевшей от всего этого весьма посредственной и абсолютно деморализованной во всех смыслах элитой.

значительной степени и для значимой части городского населения России новооткрывшаяся Новороссия есть то же самое, что для северорусских крестьян XVIII – XIX веков Скитай в Беловодии, куда на протяжении всего этого периода этих крестьян тащило со страшной и непреодолимой силой, несмотря на довольно понятные и рациональные предостережения: нет такой страны, нет такого города.

Россия была и есть редактируемый текст.

общение ЖЭКа и граждан с точки зрения ЖЭКа не может быть равноправным в принципе. ЖЭК может в ряде случаев добровольно снисходить до общения, ЖЭК в силу своего устройства не может не реагировать на сигналы граждан, характер его реагирования не зависит от того, как видит эту реакцию гражданин. В известном смысле, российская власть как «большой ЖЭК» неспособна в принципе взаимодействовать с российским населением как с совокупностью граждан: она не только не видит никаких коллективных общностей, для нее, в сущности, не существует и отдельного гражданина, поскольку в административной логике гражданин есть испускаемый из пространства сигнал о нарушении в каком-либо месте привычного порядка вещей.

Вычислить «священные зоны» с точки зрения здравого смысла, на самом деле, невозможно – зато с точки зрения, например, сантехника, представляющего мир как систему труб, очень даже просто.

Pussy Riot в этой логике виновны прежде всего тем, что проникли со своим выступлением на центральный режимный объект инфраструктуры российской духовности – а уж феминистки они там, панки или анархистки – дело десятое.