Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807–1814

Первые слова, сказанные Орловым маршалу Мармону, были следующими: «Его Величество желает сохранить Париж для Франции и ради всего мира». Войскам коалиции предстояло квартировать в парижских казармах, а не в частных домах, а национальная гвардия должна была быть сохранена с целью поддержания спокойствия и порядка на улицах. В течение нескольких последующих дней Александр I предстал в глазах парижан воплощением обаяния, такта и лести. И он блестяще справился с этой ролью.

«Солнце только что закатывалось, прохладный ветер освежал воздух после дневного жара, на небе не было ни одного облака. Вдруг, с правой стороны, сквозь дым пальбы, мелькнул Монмартр и высокие башни. “Париж, Париж!” было общим восклицанием. Указывая на огромную столицу, каждый вперил в нее взор, сколько отдаленность позволяла. Забыты были трудности похода, раны, падшие друзья и братья, и мы стояли, в упоении восторга, на горе, откуда завидели Париж. Более двадцати пяти лет прошло с того времени <…> но воспоминание о незабвенной минуте, когда мы увидели впервые Париж, так свежо, что помышляя о ней, невольно предаешься исполнявшему нас тогда восторгу».

В ходе самой продолжительной кампании за всю историю Европы российская армия менее чем за два года прошла от Вильно до Москвы, затем проделала весь обратный путь через Европу и дошла до Парижа.

На пути к Парижу российская армия шла через богатые земли и при хорошей весенней погоде. В воздухе витал запах победы. В.И. Левенштерн по этому случаю впервые в жизни отведал фазана. П.П. Пален грезил обо всех красивых молодых женщинах, которых ему предстояло встретить в Париже. И.Т. Радожицкий вспоминал, что его солдаты говорили, что государь даст каждому из них по рублю, по фунту мяса и по чарке вина. Когда его батарея двигалась по дороге, раздался крик: «Направо, налево, раздайсь!», что обычно делалось, когда через колонну проезжал генерал или сам император. На этот раз, однако, под гиканье «Васька идет в Париж! Направо, налево, раздайсь!» посреди дороги бежал Васька — козел, который, по убеждению солдат, приносил им удачу.

В.И. Левенштерна союзные военачальники отправили в город в качестве эмиссара. Он задействовал весь свой арсенал средств заядлого игрока, включая блеф, напористость и обаяние, и убедил французского коменданта сдать Суассон 2 марта.

Наполеон был вне себя от ярости, приказал расстрелять коменданта и заявил, что, если бы город не сдался, он прижал бы Блюхера к Эне и уничтожил его армию

людей, наблюдавших за маршем русской лейб-гвардии во время переправы через Рейн, посещали более серьезные мысли. Сэр Ч. Стюарт писал:

«Ни одно описание не может дать преувеличенную картину того безупречного состояния, в котором находились эти войска; их внешний вид и снаряжение были превосходны, и если принять во внимание, что им довелось вынести, и представить себе, что русские, некоторые из которых пришли из Татарии, граничащей с Китайской империей, преодолели просторы России и за несколько коротких месяцев прошли путь от Москвы и переправились через Рейн, — диву даешься и испытываешь трепет перед политической мощью этой колоссальной державы. Состояние, в котором пребывала русская кавалерия, подтверждало ту высочайшую репутацию, которой пользовался этот род российских войск; и русская артиллерия была превосходна».

Однако восхищение у Ч. Стюарта сочеталось с тревогой, и следующее его высказывание многое говорит о коалиции: «При виде русской лейб-гвардии в тот день я не мог мысленно не возвращаться к тем сильным впечатлениям, которые возникли у меня в связи с этой чрезмерно разросшейся империей <…> вся система политических взаимоотношений в Европе должна, в качестве своего основополагающего принципа и характерной черты, принять за аксиому необходимость установления предела этой грозной и покушающейся на чужие права силе».

Ланжерон смотрел на немцев скорее как на объект шуток, как-то заметив, что «тяжеловесность, строгий формализм, слабое воображение этой нации, а также отсутствие у нее утонченности вызывают неприязнь по отношению к ней у других народов»

В ответ на жалобы сэра Р. Вильсона по поводу отступления после сражения за Малоярославец, Кутузов резко возразил: «Меня не волнуют ваши возражения. Я предпочитаю дать противнику то, вы называете “золотым мостом”, чем получить от него “отчаянный удар”. Кроме того, я повторюсь, сказав вам то, что говорил ранее: я вовсе не уверен в том, что полное уничтожение императора Наполеона и его армии будет столь уж выгодно для остального мира; наследие его империи достанется не России или какой-либо иной континентальной державе, но той, что господствует на море, и чье владычество тогда станет недопустимым».

Александр I ответил Мишо следующее: «Все люди честолюбивы; признаюсь откровенно, что и я не менее других честолюбив; вняв теперь одному этому чувству, я сел бы с вами в коляску и отправился в армию. Принимая во внимание невыгодное положение, в которое мы вовлекли неприятеля, отличный дух армии нашей, неисчерпаемые средства империи, приготовленные мною многочисленные запасные войска, распоряжения, посланные мною в Молдавскую армию, — я несомненно уверен, что победа у нас неотъемлема, и что нам остается только, как вы говорите, пожинать лавры. Знаю, что если бы я находился при армии, то вся слава отнеслась бы ко мне, и что я занял бы место в истории; но когда подумаю, как мало я опытен в военном искусстве в сравнении с неприятелем моим, и что, невзирая на добрую волю мою, я могу сделать ошибку, из-за которой прольется драгоценная кровь моих детей, тогда, невзирая на мое честолюбие, я готов охотно пожертвовать моею славою для блага армии».

Симанский завершил свое вступление следующей фразой: «Я думал об родных, был хладнокровен, с назначенного мне места не сходил ни шагу, людей ободрял, при каждом миновении меня ядр молился и благодарил Бога. Всевышний услышал молитву мою и спас меня; подай Боже, чтобы Он и щедротами спас и погибающую Россию, которая довольно уже наказана за грехи ее».

Среди раненых был, например, 17-летний А.С. Норов, который под Бородино лишился ноги, но, несмотря на это, сделал блестящую карьеру, завершив ее на посту министра образования. Командир его батареи, «увидя Норова — этого красивого, во всех отношениях, любезного юношу, можно сказать мальчика, изуродованного навеки, высказал ему невольно свою печаль; на это Норов отвечал ему со своим всегдашним легким заиканием: “Ну что, брат, делать! Бог милостив! Оправлюсь и воевать на костыляшке пойду!”»