Во Вселенной виноватых нет

людям со слабым сердцем не рекомендуется влюбляться

— Эминем — наша собака. — исправляют меня очень внушительной интонацией.

— Нет. — мотаю головой, копируя тон непоколебимого стержня. — Квартира наша, кровать наша, кофеварка, которую ты купил на прошлой неделе, наша. Но собака — твоя.

Тут Тэхён несильно пихает меня ногой в плечо и не забывает добавить:

— Это низко, Чонгук.

— Плевать. Он сгрыз все мои кроссовки и не даёт мне спать.

Ну, а он не думает, что можно любить его после всего, что сделал он. Вы — два идиота, зеркально отражающие друг друга, а я где-то посередине держу это блядское зеркало.

— Я ему задолжал пожизненно, Чимин.

Я ведь не боюсь боли.

Я храбрый.

«Ревностный борец за справедливость, полностью лишённый дипломатии, зато не обделённый горячностью».

Это его слова.

Ревностный борец ведь может погорячиться.

Перегнуть палку.

Очень распалиться. Вплоть до самосожжения.

Может.

Это мои слова.

Что бы это ни было за явление, одно я знаю точно: нет во всей Вселенной ничего столь же упрямого.

Надежда умирает последней, а чертова любовь остаётся, даже если впереди у неё лишь долгий процесс захоронения надежды и того, что погибло еще раньше. Если всё, что ей уготовано, это возможность бродить по кладбищам, читать надгробия и избавляться от сорняков, она всё равно решает остаться.

Она бессовестно упёртая.

Бессмертно закостенелая.

Теперь, конечно, понятно, отчего.

Но потом отворачивается.

— Зря ты себе не нравишься, Суха. Ты хороший парень.

— Откуда тебе знать?

— В отличие от тебя у меня есть ответ. Хороших людей я чувствую. Они все пахнут одинаково.

— Чем же они пахнут?

— Вселенной.

— Откуда ты знаешь, как пахнет Вселенная?

— Я бываю там каждый день.

Тэхён звучит и выглядит сейчас так, словно у него есть ответы на все вопросы, которые я могу задать. Поэтому спрашиваю, наслаждаясь его голосом:

— И как там?

— Чертовски мирно. И все счётчики на нулях.

— Что это значит?

— Нет чувств. Эмоций. Боли. Виноватых нет. Ничего такого. Чистый лист.

— А любовь?

— Что любовь?

— Ее там тоже нет? — спрашиваю.

— С чего ты взял?

— Ты сказал, во Вселенной нет чувств.

— Любовь не чувство, Суха. Это частица. — отвечает, поднимая руку и рассматривая ее на фоне настенных ламп. — Слишком маленькая, чтобы ты ее заметил, — шевелит пальцами и переворачивает ладонь, изучая, — или очень большая для того, чтобы понять, где она кончается.

Я разворачиваюсь, опираясь на подоконник, и касаюсь спиной холодного окна.

— Если она вообще кончается. — отвечаю негромко, почти выдыхаю свой собственный опыт, поместившийся в короткое предложение, начатое с моего буквенного двойника — шаткого нерешительного заложника условий и обстоятельств — со слова «если».

Моего человека.

Чувств становится много. Чертовски много.

Я люблю. Я восхищаюсь. Я боюсь. Мне стыдно. Я хочу. Я млею. Я ревную. Я посвящаю. Я виню. Я скучаю. Я обожествляю. Я исповедуюсь. Я повинуюсь.

Любовь, обожание, переживание, совестливость, вожделение, уважение, собственничество, преданность, раскаяние, тоска, почтение, доверие, поклонение.

У каждого человека есть свой шкаф внутри. С кучей полок. На них все виды любви распределены по уровням. Любовь к другому человеку всегда обитает на самых верхних, там, где ее просто так не достанешь, не заденешь, чтобы она свалилась.

В моем случае, чувства к Тэхёну — самый хитрый вид любви, обитающий в моем шкафу. Эта часть разделила себя на детали и разложила повсюду: на каждой полке, в тайниках и углах, и со временем они угодили в щели, так что шкаф перестал закрываться.

Вторая часть живет в нагрудных карманах моей человеческой природы — в фиброзно-мышечном органе в районе грудной клетки.

Третья — прячется в черепной коробке среди нейронных связей и влияет на мои сны.

Четвёртая часть живет во мне самом, как в чистой энергии, особом ее виде, воссозданном из атомов.

Эта часть родом не отсюда, поэтому я не знаю, где именно во всей Вселенной она парит, олицетворяя упрямство и постоянство одной человеческой души.

Души взрослого парня из Южной Кореи, продающего таблетки с понедельника по пятницу, но совсем не в силах вылечить самого себя.

Только даже если б мне было под силу изложить всё это сжато и коротко, кричать и заявлять уже нет смысла.

Твою мать. Когда я думаю об этом, хочется напиться. Кто знал, что я такой ранимый? Что таким бедолагам, как я, вообще противопоказаны сильные чувства. Какого хрена в инструкции к этой жизни есть пункты о том, что не стоит совать пальцы в розетку и пить залпом уксус, но нет ни слова о том, что людям со слабым сердцем не рекомендуется влюбляться.

Мне приходит всё это в голову, пока я вчитываюсь в инструкцию нового препарата, доставленного вчера вечером.