1980: год рождения повседневности

Конструирование текста де Серто отождествляет с заполнением лакун: именно так юристы верят, что их комментарии относятся не к текстам, не к уточнению казусов, а будят социальное воображение, способное все решить по справедливости

В «Изобретении повседневности» де Серто посвятил целую главу под названием «Хозяйство письма» обретению голоса в медийной среде. Слово «хозяйство» («экономия») имеет смысл прямо противоположный тому, который вкладывают в это слово авторы рассуждений об эффективном использовании инструментов для разработки залежей ресурсов. По их мнению, нужно применить только трудовые и организаторские усилия – причем под организацией имеется в виду указание на то, что здесь лежит тот ресурс, который срочно надо извлечь, превратив в фетиш хозяйствования. Такое «хозяйство», по де Серто, может существовать только при условии, что мы предположим неисчерпаемость ресурсов в сравнении с нашими потребностями. Но, с другой стороны, к инструментам относятся не только лопаты или тачки, но и мысль, и способность к планированию, и чувство, и притязание – а они как раз быстро исчерпывают любые ресурсы. Даже если эти ресурсы остаются не освоенными, они уже исчерпаны, потому что никаких новых смыслов и моделей для жизни мы из них не извлечем.
Мишель де Серто считает «хозяйством» вовсе не набор инструментов и ресурсов, которых всегда не хватает, но которые разрабатываются с такой уверенностью, будто бы они никогда не кончатся, но скорее то, что мы бы назвали «положением вещей». Хозяйство письма – это не ресурсы письма, а сложившееся в письме положение дел, та неизбежная реальная ситуация, в которой мы оказались вместе с нашим языком. Интерпретацию де Серто можно сопоставить с русским выражением «крепкое хозяйство», означающее не надежность ресурсов, а тот уровень внутренней организации, который делает текущее хозяйствование устойчивым. В хозяйстве письма каждое высказывание имеет юридическую и экономическую силу, оно служит документом, удостоверением, акцией акционерного общества и правом на владение

При чтении перед читателем рельефно, как далекое и томительное воспоминание, выступают образы предшествующей книги или прежних прочтений той же книги. А телезритель, переключая каналы, ищет этой рельефности не в прошлом, а в каждой новой следующей передаче. С каждым новым щелчком пульта он ищет той наполненности сообщения, которую не может ему дать никакая телевизионная передача в силу своей жесткой линейной организации, и потому он вынужден переключать каналы

Гораздо ближе к подходу де Серто оказывается теория жанров, выработанная античной риторикой: в этой системе каждый жанр наделен пучком интенций, но эти интенции направлены не на действительность, а на другие жанры. Так, поэзия подражает прозе и наоборот; содержание одних жанров переплавляется, чтобы быть отлитым в новую форму, а старые жанры напоминают о себе новыми подражаниями их сюжетам. Жанры не выступают единым фронтом, где каждый из них демонстрирует свою способность вести атаку на действительность. Напротив, жанры постоянно робко прячутся за свои мифологические и исторические истоки и за свою форму, которая, казалось бы, должна была отстаивать их самостоятельность. Они готовы предстать то выполнением старых мифов, старых традиций, то простой записью быта и ритуала или еще одним напоминанием о биографии их создателя. Именно таковы жанры поездки в поезде, тогда как пребывание в городе и повседневная жизнь уже не сводятся к стабильной жанровой системе.
Жанровое понимание быта позволяет де Серто преодолеть подход к повседневности, заданный работами А. Лефевра. Для Лефевра повседневность была, прежде всего, местом завоевания пассивности активной по природе мыслью

Так, в этюде, посвященном поездке на поезде как опыту переживания повседневности, мыслитель показывает, что повседневность транспорта, которую обычно понимают как наиболее упорядоченную и однородную, оторванную от местных обычаев и подчиненную только космополитическому «расписанию», на самом деле включает в себя образ другого. Социальные практики, согласно де Серто, превращают язык в «транспорт», средство доставки любой практики на всеобщую историческую сцену

И это понимание и прощение не есть уже репрезентация готовых правил оптимизации социального общежития, которые тоже не раз заводили европейское общество в тупик, но сама капитализация единственного оставшегося в современном мире правильного социального отношения – отношения с незнакомцем,

Но Мишель де Серто делает еще один важнейший шаг – от политологии к повседневности. А именно, он усматривает явную параллель между слабыми местами республиканской формы правления и известными слабостями творческих личностей, которые легко переходят от вдохновенной сообразительности к длительным состояниям расслабленности и безучастности. С точки зрения де Серто, это вовсе не особенности индивидуальной психики, а проекции коллективного тела республики на судьбу отдельного «свидетеля», писателя или художника. Он ведет себя так, как только и может вести себя индивид, который вместо того, чтобы использовать готовые социальные связи, своим творчеством создает новые типы социальных отношений – иначе просто он не будет «увиден» и «услышан». Этот новый тип социальных отношений можно назвать переходом от предельной несуверенности к предельной суверенности и свободе.
Основанием этого перехода, как мы уже говорили, служит способность ориентироваться в репрезентациях, а проще говоря, охотиться на «кумира», собирать оставшиеся от него вещи, автографы и реликвии, следить за ним.

Повседневность – это и есть то самоопределение, которое основано, с одной стороны, на искусственном завышении ценности своего текущего опыта, для того чтобы не принадлежать отдельным вещам, а с другой стороны – на постоянном очищении зрения, которое может определить, какая вещь в какой мере претендует на тебя, хочет взять тебя в плен и подчинить своей грубой вещественной логике

В городе природа перестает быть судьбой растений, животных и человека и превращается в «среду», то есть ее прежняя непроницаемость всякий раз может быть преодолена той частью природных инстинктов, которые были присвоены человеком и обращены на утверждение его власти. Соответственно, и память начинает пониматься в этой новой традиции социальной науки не как склад впечатлений, предписывающих частные правила жизни, не как субстрат «искусства жизни», а, напротив, как последовательность схем освоения природы. В этих схемах «искусство жизни» причудливо преломляется, оборачиваясь то медийной новостью, то моделью семейственности, то организацией рабочего времени или транспортной сети

Такая ревизия культурологической теории игры подготовила важнейшее открытие де Серто – изобретение повседневности. Книга под таким названием вышла в 1980 году и была посвящена искусству социальной жизни. Повседневность, с точки зрения де Серто, – это единственная область, где различие стратегии и тактики не так очевидно, как в политике, экономике или научной деятельности. Поэтому повседневность – это всегда та область, в которой человеческие усилия направлены на то, чтобы разобраться, где нужна стратегия, а где тактика. Наследие культуры, с точки зрения де Серто, нельзя рассматривать как стимулирование эмоций или рациональных решений, но только как инструмент, позволяющий ориентироваться в повседневной жизни.