Пальто и собака

Приятно осознавать, что с ума сошёл весь мир, а не только вы и я.

Потому что в смерти — не в постели:
ни втроём не будешь, ни вдвоём.
Каждый погибает, как умеет,
каждый умирает о своём.
А собака уже тает и тает.

(ничто не пахнет так блаженно, как лопатки того, кого любишь — что не​shy;удивительно, оттуда же крылья растут, а тот, кого любишь, — всегда ангел),

Она на самом деле не к лицу её прижала. К носу.
Потому что это всё, что у неё осталось теперь. И это то, что уйдёт быстрее всего. Даже не надо будет отдавать шинель в чистку.
Запах умирает очень быстро.
Письма ты ещё перечитаешь, обиды вспомнишь, а запах уйдёт с подкладки летней шинели быстрее, чем опадут листья над вашей могилой. И шинель теперь будет пахнуть всего лишь сукном и пылью. Ну и немножко коридором. Мышиным запахом проигранной жизни.

Но когда к нам приходят люди (а одиночество это тот же античный ад, где никто никого не мучает, а просто скользят), то этих людей, которых мы могли бы любить, мы угадываем по их телесному облаку.

Как в норе лежали они с волчком, —
зайчик на боку, а волчок ничком, —
а над небом звёздочка восходила.
Зайчик гладил волчка, говорил: «Пора»,
а волчок бурчал, — мол, пойдём с утра, —
словно это была игра,
словно ничего не происходило, —
словно вовсе звёздочка не всходила.
Линор Горалик

В этом смысле — мне нравится, как жизнь подсовывает тебе рифмы. Пройдёт лет семь или десять, и то, что раньше было твоим поступком, аукнется чужим. То, что было твоим наваждением, станет чужой галлюцинацией. То, что было твоей виной, станет твоей реальностью.

Мой цветок из «Икеи» отворачивается от солнца. Моя собачка слышит голоса. А я вообще с головой не дружу.

Вот Белла Ахмадулина однажды закончила своё вступительное слово к книге «Избранное» следующим: «Я жила на этом свете и старалась быть лучше».
По-моему, эту лучшее, что сказано на русском языке.
Я тоже.

Всё сбудется — не завтра, не сегодня,
не в этой жизни и не после смерти…
Но боже, как горит твоя изнанка,
что мне всё кажется, что мы с тобой бессмертны.