Нагрудный знак «OST»

Потом я, как и все, занял койку, поставил в банный шкафчик из прессованного картона свой чемодан – и это была новая ступень отчаяния. А когда нас погнали на лагерный двор набивать матрацы, это уже был тупик.

Но и на миллион свою вину не разложишь. А от общей потери только тяжелее.

Но самое ужасное было в том, что город этот действительно существовал. И ни одного метра железной дороги нельзя было вернуть, чтобы он опять ушел из моей жизни. Не потерей надежды – потерей самой судьбы это было.

Это было непостижимо! Рушилось нечто такое, что с самого начала верило в свою бесконечность. Жестокости, не опасавшейся расплаты, самоуверенности, которая, казалось, сколько хотела раздвигала свои пределы, приходил конец.

За несколько недель до конца войны всё меньше верящих в свое сверхчеловеческое происхождение. Но интонация превосходства еще остервеняет и объединяет.

«Вир аллес меншен» – «все мы люди» – немецкая формула, осуждающая цели войны и отразившая ее перелом. У русских или, скажем, французов она не могла появиться, поскольку они никогда не утверждали обратного. Надо представить себе, от какой бездны отталкивался немец и какое расстояние прошел для того, чтобы сказать: все мы люди. Для кого-то это был белый флаг, для других – воскресные размышления, и лишь для немногих – убеждение.

Насылая смерть за пределы своей страны, они, возможно, искренне считали себя сверхлюдьми, членами воинского братства, кригскамарадами (сколько еще существует таких ритуальных слов-заклинаний!). В сорок четвертом году они не могли не почувствовать свои мундиры формой собственной приписки к смерти.

Это была страна, в которой дураки взяли верх над умными, жестокие и жадные – над добрыми. Это не сейчас, а тогда я так думал и чувствовал.

Взрослеть приходилось стремительно, и каждый день выяснялось, что я мало знаю и еще меньше могу.

Но никакие примеры «из жизни» не могли изменить моих мыслей. Мои мысли мне нравились, а примеры – нет.