Повесть о жизни. Книги 1–3

И еще надо знать один золотой закон: никого не осуждать сгоряча. Иначе ты всегда попадешь в глупое положение.

Романтическая настроенность не позволяет человеку быть живым, невежественным, трусливым и жестоким. В романтике заключена облагораживающая сила.

Молодость, – говорила бабушка, – имеет свои законы. Не мое дело в них вмешиваться.

Когда на меня находила полоса выдумок, или, как говорила по-польски бабушка, полоса «маженья», мне все казалось удивительным, даже киевские тротуары.

До сих пор я не знаю, как назвать это состояние. Оно возникало от незаметных причин. В нем не было ни капли восторженности. Наоборот, оно приносило покой и отдых. Но стоило появиться самой пустой заботе – и оно исчезало.

Состояние это требовало выражения. И вот в то жаркое лето с его «слепыми дождями» я впервые начал писать.

Где это слыхано, чтобы завозить пассажиров до самых Теремцов

Мы подменяем романтику чистой экзотикой, забывая о том, что эта последняя является лишь одной из внешних оболочек романтики и лишена самостоятельного содержания.
Сама по себе экзотика оторвана от жизни, тогда как романтика уходит в нее всеми корнями и питается всеми ее драгоценными соками.

Мы забываем, что запоем читали Плеханова[89], Чернышевского[90] и революционные брошюры, отпечатанные на рыхлой серой бумаге с лозунгами «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и «Земля и воля». Читали Герцена и Кропоткина[91], «Коммунистический манифест»[92] и романы революционера Кравчинского[93]

Киев всегда был городом театральных увлечений.

Как будто там был действительно он, а здесь его двойник – неудачник.

Мне снился день, который не вернется,
И человек, который не придет...