Игры без чести

Еще ей казалось, что она не просто умудренная опытом знахарка, а и совершенная любовница, под стать древнеримским гетерам, лучше любой гейши, с ее-то докторским чутьем и прошлым

Эсэмэска – это чудо. Это именно то, что в определенных ситуациях сближает куда лучше, чем живой голос – обеспокоенный и неродной, и в повисших паузах словно слышно тиканье эфирного времени, и молчать нельзя, от этого порешь всякую чушь. Эсэмэска в своей краткости пронзительна и совершенна.

Ночь, когда все наконец засыпали, принадлежала ей безраздельно. Белый экран телефона и голубая подсветка кнопочек загорались как открывшийся маленький портал в какой-то другой, прекрасный мир, и она была там красивой, свободной и желанной.

Тогда Гена хотел немного поиздеваться над ней, а потом великодушно простить, но Валерия не выказывала ни малейшего желания быть прощенной. В итоге никто не спал до утра, Гена выходил два раза в круглосуточный магазинчик, сперва за водкой, потом за литром пива и к моменту ухода жены находился в размазанном и жалком состоянии – плакал, ругался матом и в итоге заснул на балконе, перевернув на себя пепельницу.

Хотя что такое эта любовь? Она представлялась ему чешуйчатым монстром в красном полумраке, как какой-то неопределенный клубок, потеря рассудка, жар, боль и сладость, сплавленные намертво, то, что захлестывает, выбивая дыхание, и само потом становится воздухом

Родители были еще молодые и работящие, очень любили и Любу, и Павла, и Алиночку. Ездить к ним было накладно, зато там, в просторном светлом доме, она снова чувствовала себя маленькой девочкой, могла отоспаться вволю, могла есть до отвалу, никто ее ни в чем не упрекал, малышкой занимались круглые сутки, и чувствовала Люба себя там почти как принцесса, пусть даже по двору бегали куры. Но через несколько дней тоска по Павлу уже омрачала любую радость, и, отдохнувшая, полная сил, она неслась домой, с каждым километром ощущая себя коровушкой, возвращающейся с пастбища, – душа нестерпимо полнилась любовью, как вымя молоком.

Удлиненные шеи и свечной полумрак были для него так же глубоки и значительны, как неровные потертости на деревянном плинтусе и слегка расходящаяся щель под дверью, неравной ширины щели между паркетными досточками, страшноватое и малоизученное место над шкафом, в углу под потолком, где снизу виден лишь запыленный верх овального плафона старой люстры.

Разглядывая босховских монстров, что жрали голых людей, он был абсолютно счастлив. Наконец-то.

Было, конечно, много в ней женского, недолюбленного, недоотданного – стиснув зубы, кипя постыдной неприязнью к румяным, с порочным блеском в глазах студенткам, она барабанила по клавишам, хмуро поглядывая из-за рояльной крышки

Как она сказала на собеседовании — работа для нее важна как самореализация и применение себя в этой жизни.