Энциклопедия русской православной культуры

Новые духовные токи, прорывавшиеся с трудом в таких реалистических темах, как пейзаж и портрет, искали для себя большого простора. Они нашли его в сказочном мире русского фольклора и в религиозной живописи. Здесь и стилизация, и красочность могли развертываться до любых пределов. Начало, однако, и здесь было довольно скромно и не выходило сразу за пределы реализма. Это начало положил Виктор Васнецов, принадлежавший к поколению передвижников (р. 1848) и признанный молодыми только наполовину. Его попытки проникнуть в мир сказки и былины («Аленушка», «Витязь на распутье», «Иван Царевич», «Три царевны подземного царства» – все написаны в 80-х гг.) были признаны неудовлетворительными, потому что Васнецов в них остался слишком

между тем «жанр» – эта проза живописи, ее социальный роман и повесть – давно уже пустил корни в России и в середине века успел дать заметные побеги. Мы видели, что Венецианов (1780–1847) был Карамзиным русской живописи, сумевшим облечь подлинный русский быт в те приличные, сильно подправленные и подслащенные формы, в которых этот быт только и мог тогда стать достоянием живописи. «Добрые поселяне» и добродетельные помещики венециановских жанров никого не могли шокировать; сама Академия соглашалась на этих условиях принять под свое покровительство «сей приятный род живописи». Сорок восьмой год и тут сразу все испортил, внеся резкий диссонанс

руководством для будущих иконописцев (Сийский лицевой подлинник). Необходимо отметить, что любимыми сюжетами новой церковной живописи сделались те же самые, которые составляли в это время и любимые темы для чтения религиозных людей. В последней четверти XVII в.,

Сийский иконописный подлинник, законченный в 1666–1676 гг., еще стоит ниже этого достижения. Но

Перемены проникают в самый замысел старых композиций, и везде христианский художник старается поставить эти композиции на высоту своего религиозного

сердце своем? Истинному и благочестивому христианину, и на самих блудниц взирая, прельщаться не подобает, а не то, что на благообразное живописание разжигаться. Это – мысль последнего бесстрашия и крайнего нечестия, чтобы кому от икон соблазняться. Телесно, а не духовно эти люди пришли к такой мысли в своем неразумии: злоба их ослепила».

Конечно, Никон обвинен тут напрасно. Помимо сожжения икон, он торжественно в присутствии восточных патриархов с церковной кафедры осудил новое направление в живописи и изрек анафему на его последователей. Те же самые осуждения против западных заимствований в иконографии повторены были и Собором 1667 г. Но житейская практика не справлялась с этими осуждениями и запрещениями. Самое большее, чего достигла Церковь, – это то, что для официальных церковных потребностей сохранилось прежнее иконное письмо, какого требовал старый подлинник. Но рядом с ним продолжало укрепляться и живописное письмо. Самые знаменитые мастера, как, например, Симон Ушаков, работали одновременно на оба манера, смотря по вкусу своих заказчиков6

роме того, влияние западного искусства распространялось через посредство иностранных гравюр. Общий термин для означения этого влияния был «фрязь», «фряжское». В XVI в. под этим термином разумелось преимущественно немецкое; в середине XVII в. присоединилось нидерландско-фламандское. Беспрепятственно господствуя в области декорации и портрета, отсюда это влияние распространялось и на иконопись. Уже патриарх Никон, покровительствовавший, как мы знаем, греческим новизнам, заметил «латинское» влияние в иконописи и пришел в крайнее раздражение. Со свой

Так образовалась ко второй половине XVII столетия школа московских «государевых изографов».

Таким образом, стиль Строгановых был поглощен всеуравнивающим стилем Москвы. Но этого было мало. Когда понадобились усиленные работы по обновлению росписи Успенского и Архангельского соборов (1653, 1657, 1660), то московское правительство без церемонии распорядилось и с оставшимися на северо-востоке художниками. Строгими царскими приказами их было велено сыскать и выслать к Москве за крепкими поруками. За неисполнение указов Москва грозила «жестокими наказаниями». Те, кому не удалось скрыться, были доставлены в Москву из Костромы, Устюга, Вологды, Осташкова, Росто